Михаил Шемякин: Я допускаю, что Высоцкий умер не сам
25 июля 1980 года умер Владимир Высоцкий. Его лучший друг художник Михаил Шемякин в память о нем открывает в Санкт-Петербурге выставку «Высоцкий и Шемякин. Созвучие». Художник рассказал «Снобу» о том, почему и из-за кого Высоцкий пристрастился к тяжелым препаратам, почему бард не был семейным человеком и не хотел эмигрировать, верил ли он в свое бессмертие и в Бога, что могло его спасти, устарел ли он сейчас и как после смерти он общается с Шемякиным
Высоцкий до сих пор ваш лучший друг? Он для вас все еще жив, вы продолжаете с ним мысленный диалог? Если да, то о чем?
Большинство моих друзей уже покинули этот мир. В моем возрасте люди гораздо больше общаются с тем миром, с ушедшими. Поэтому Высоцкий для меня всегда был и будет одним из ближайших друзей — смерть этому не мешает. Когда я размышляю о чем-то серьезном или принимаю тяжелые решения, я всегда думаю о нем и мысленно советуюсь. Мне важно понимать, как бы он поступил на моем месте в трудных для меня вопросах, мог ли бы он сегодня открыто говорить обо всем, что ему нравится или не нравится. А еще он приходит ко мне во снах. Сны — это вообще особый род человеческого бытия. Во снах мы продолжаем общаться обо всем, что нас объединяло. У нас была спасительная дружба, мы следили друг за другом, когда у нас обоих начинались запои. Марина Влади часто бывала на съемках, а я в это время заботился о Володе, чтобы он не начудил. Володя так же относился ко мне: он мог неделю или больше возиться со мной, если я уходил в загул.
Я узнал о его смерти спустя несколько дней. Мне об этом сообщила моя ближайшая на тот момент подруга, с которой мы тогда были в Афинах. Мы сидели в ресторане, и вдруг она спросила у меня: «Ты сильный человек?», — этот вопрос прозвучал трижды. «Что-то случилось с Володей?» Она кивнула и заплакала, увидев мою белую, перекошенную от боли физиономию. Представляете, мне никто не позвонил и не сказал о том, что произошло. А Высоцкий уже был похоронен… И Марина Влади, и моя супруга боялись, что я, узнав о его уходе, могу с горя напиться и сотворить что-то ужасное. Поэтому и не сообщили сразу.
Когда я возвращался из Греции на самолете, мне во сне явился Володя. Он был очень живым, сияющим. Я прошептал ему: «Ты умер?», а он ответил: «В общем, да. Но все-таки я жив. Я сейчас в Москве». Я спрашиваю: «И что там сегодня хорошего?», а он: «Я не в той Москве, о которой ты подумал. Я в Москве кабацкой, старой! Я хожу по кабакам, мне везде дают гитару, я пою — и мне все подпевают. Кругом цыгане… Я на площадях пою, потом опять в кабак, и это так весело, Мишка! Как это здорово — быть здесь!» — и растворился. Конечно, мы не только служили Бахусу, нас объединяло в первую очередь искусство. Я шесть лет записывал его песни, когда Высоцкий прилетал в Париж. Прямо из аэропорта он ехал ко мне в студию, и мы в ней сохраняли его голос. И наше творческое сотрудничество тоже продолжает жить.
Что могло бы спасти Высоцкого? И если бы он не ушел тогда, смог бы он оставаться самим собой или это был бы уже какой-то другой человек?
Если бы он остался, то совершенно точно не стал бы шутом-перевертышем и ни перед кем бы не прогибался. Я думаю, он продолжал бы работать, но его творчество вполне могло бы принять другую форму. А спасти его можно было очень просто — нужно было поместить его в больницу. По-моему, незадолго до смерти, день в день, у него была остановка сердца, приезжала скорая помощь. Но Володя в тот момент находился в окружении какой-то сомнительной компании. Они были против госпитализации и его самого убедили в том, чтоб он никуда не уезжал с врачами. Его уход кажется мне очень странным, я даже допускаю, что он умер не сам. Почему-то его спеленали и связывали перед смертью, положили на балкон почти умершего, а не сразу вызвали докторов… Если бы его отдали в хорошую больницу, он бы продолжал жить, я уверен. Володю сильно подкосило то, что его подсадили на иглу. В сочетании с алкоголем это стало большим ударом для его бычьего организма.