Коллекция. Караван историйРепортаж
Михаил Горевой: «Я прожил, как кошка, девять жизней»
«Мои ближайшие дружки, мои дорогие, закадычные братья Дима Певцов, Леша Серебряков, Сережа Векслер и Леня Громов стали сниматься в кооперативном кино, и меня тогда начало так ломать по профессии! Ну, если ты серьезно ей занимаешься, то это какой-то наркотик, который вызывает ломку, когда ты долго находишься вне своего любимого дела. Вот через полтора-два года моя жизнь стала трагична».
— Михаил, ты создал много ярких, незабываемых образов в кино и на сцене, давно завоевав своим искусством не только отечественную, но и мировую публику. Но перед моими глазами часто встает одна и та же картина: как Михаил Горевой ловко крутит на правой руке огромный тонкий пласт теста для пиццы... Мастерство поистине филигранное, которым ты, как мне рассказывал, овладел, работая поваром в Штатах!
— Да, верно, было дело. Сейчас, правда, так уже не сумею, навык навсегда утерян. (Смеется.)
— Понятно, но я вот о чем хочу тебя спросить. То пребывание в Штатах, те профессии, которые ты там освоил: повара, таксиста, столь далекие от твоей, они как-то помогли тебе в жизни, помогли потом в актерской профессии?
— Знаешь, я глубоко убежден, что ничего случайного в жизни не бывает. Эта фраза не мне принадлежит, но я стопроцентно могу под ней подписаться, исходя из того, что происходило со мной в течение жизни. Да, в начале 90-х годов я оказался в Америке, потому что мне было любопытно. Я до сих пор энергичный человек, а в то время вообще был, словно ракета: перемещался с космической скоростью, как резиновый шарик отскакивал от стенки.
Оказавшись в Америке, я стал изучать не только язык, но и жизненный уклад. Не все, конечно, было просто, особенно на первых порах, когда мы только начинали за океаном жить. Ведь находился я там не один, а со своей первой женой Аней и с нашим маленьким сыном Димой. Это сейчас он известный оператор и ему 34 года, а тогда был мелким, размером чуть выше табуретки. Чтобы прокормить семью, я был вынужден пахать как папа Карло. Приходилось и под лестницей спать, и окна нашей квартиры выходили прямо на помойку — все это было, как и у большинства наших эмигрантов, к слову.
Но постепенно я стал вживаться в иной для меня ритм, абсолютно другой образ существования. Наблюдать, как люди живут, как относятся к деньгам, к сексу, к каким-то жизненным, бытовым, казалось бы, малозначимым вещам.
Это нормально вообще, а для артиста тем более. Ведь многое, что потом воплощается в нашем творчестве, мы черпаем из жизни, из самого разного общения. Артист должен знать, как люди живут, что они думают, чувствуют, почему любят и ненавидят.
Словом, первые годы пребывания в Америке — кстати, жили мы на восточном побережье страны, в Бостоне и Нью-Йорке, — мне все было невероятно интересно. Все меня возбуждало, я, как губка, впитывал увиденное и услышанное. Чужой сюжет вошел в меня. Помнишь, как это у Ганса Христиана Андерсена: «чужой сюжет как бы вошел в мою плоть и кровь, я пересоздал его и только тогда выпустил в свет».
В России жизнь тоже не стояла на месте. В Москве зарождалось кооперативное кино. Мои ближайшие дружки, мои дорогие, закадычные братья Дима Певцов, Леша Серебряков, Сережа Векслер и Леня Громов стали сниматься в кооперативном кино, и меня тогда начало так ломать по профессии! Ну, если ты серьезно ей занимаешься, то это какой-то наркотик, который вызывает ломку, когда ты долго находишься вне своего любимого дела. Вот через полтора-два года моя жизнь стала трагична.
— Трагична?
— Да, я реально начал жутко страдать, что вот мои дружки там, в России, вовсю уже работают, снимаются в кино, а я тут, за океаном, по сути, прозябаю, теряю профессию.
Я никогда, к слову, не уезжал в Штаты навсегда. Бабок собирался подзаработать, поскольку в России в те лихие времена работы у нас, артистов, практически не было, да и носом, как говорится, хотел поводить, познакомиться с миром.
— То есть, отправляясь за океан, ты даже и не мечтал о карьере в Голливуде?
— О чем ты говоришь, какой Голливуд! Я пробовал там потыркаться, стать артистом. Бессмысленно, невозможно. То есть пробиться в кино, находясь там, внутри, я никак не смог. А вот попасть отсюда, из России, в их Russian star оказалось гораздо проще. Но все это было уже потом, не один год спустя.
А тогда я и предположить этого не мог. Понял позже, до сих пор понимаю: не будь тех тяжких лет за границей, когда ты без знания языка крутишь баранку таксистом, работаешь официантом в рыбном ресторане, вертишь поваром тесто для пиццы на одной руке, кто знает, как сложилась бы моя дальнейшая актерская судьба?
— Сколько лет ты прожил в Штатах?
— Три года с маленьким хвостиком, за которые я весьма быстро прошел путь от самой нижней ступени социального развития до достаточно высоких уровней. В конечном счете после всех мытарств я стал бизнесменом, работал в русско-американской компании.
— Расскажи подробнее, как в итоге ты принял в 1996 году решение возвратиться в Москву?
— Узнав, что мои друзья в России уже активно работают, я от тоски лез на стену, меня начало просто ломать от того, что у меня нет съемочной площадки, сцены.
Понимаешь, артист должен постоянно давать пищу находящемуся внутри него дракончику — или назови это, как желаешь, — существу, которое сидит и без конца хочет есть. Но требует не колбасы или сыра, а творчества. Художник должен быть голодным, но не в смысле пельменей: он должен быть творчески голоден. Я постоянно напоминаю об этом своим студентам:
«Дорогие друзья, питайтесь нормально, но всегда будьте творчески голодными!»
И вот этот творческий голод буквально сбил меня с ног. Именно там, в Штатах, я понял, что такое крайняя степень отчаяния, когда уже нет слез, а остается только сухой кашель, когда кашляешь, рвешь горло и легкие от отчаяния. В какой-то момент вдруг осознал, что ежели отсюда не вырвусь, то мне хана. Я должен был вернуться в профессию.
Причем понял это не головой: взвыл, застонал весь мой организм. Это было как некое Божественное провидение. Сегодня, ретроспективно раскручивая свою жизнь, я отдаю отчет, что, не пройди в свое время тот тернистый американский путь, не было бы в моей жизни «Джеймса Бонда», я бы никогда не встретился на съемочной площадке со Стивеном Спилбергом, Томом Хэнксом, Гэри Олдманом. То есть ничего бы не было, что связано со всеми этими великими в мировом кинематографе людьми.
Вот почему я не устану повторять: в жизни нет ничего случайного. Да если на то пошло, я вообще не должен был стать актером. Мой отец же военный, мать инженер, я должен был служить, стать, в конце концов, офицером, как отец. Но судьба распорядилась иначе. По состоянию здоровья я не мог идти в армию, поступил в Школу-студию МХАТ, которую окончил в 1987 году. Именно тогда, уверен, я впервые и словил Провидение.
— Насколько известно, в очередной фильм из серии об агенте 007 «Умри, но не сейчас» в 2002 году ты ведь тоже попал неслучайно?
— Да уж! Ведь на мою роль в этой картине был утвержден без проб Виктор Иванович Сухоруков. Тогда нельзя было об этом рассказывать, но сейчас уже можно. Дело в том, что Пирс Броснан, исполнитель главной роли, какой-то трюк решил сделать сам, как его ни отговаривали. В результате упал, вывихнул лодыжку и на две недели угодил в госпиталь. Таким образом, все расписание съемок сбилось.
Узнав об этом, Виктор Иванович заявил, что в другие сроки сниматься в фильме про Джеймса Бонда он не сможет, поскольку будет занят на съемках фильма «Бедный, бедный Павел», где играет самого Павла. Съемочная группа в истерике бросилась искать русскоговорящего аутентичного артиста, и выбор в итоге пал на меня. Выкатился, как я говорю, мой шар удачи.
Вот то, чему я учу и своих студентов: «Ребята, обязательно выкатится шар, шар вашей удачи. Главное, не пропустить, не профукать его. Но этого мало. Поэтому, — говорю, — дети, беритесь пока за любую работу, кроме бессовестной, кроме отчаянного безобразия, бесстыдства».
Что я имею в виду? Мало хвататься за любую работу, ожидая своего часа, надо быть готовым, когда он пробьет. Как говорится, когда в дверь к тебе постучится удача, не окажись в этот момент на толчке!
Так вот меня судьба подготовила к этому часу. Теперь я осознаю: Провидение подготовило меня, оно опустило меня ниже плинтуса, чтобы дошло до мозгов, до сердца, до печенок, и дало возможность приобрести все эти знания: английский язык, западный уклад жизни и прочее. То есть я был готов, меня Провидение подготовило.
— Внутренне был готов?
— И внутренне, и внешне я был готов к выполнению этой работы. Без преувеличения, вижу в этом логику. Я не знаю почему, но меня по жизни ведет тот самый ангел-хранитель. Я его чувствую. Мне, например, не нужно доказывать существование Бога, мне не нужен для этого поп.
— Приглашение сняться в легендарном фильме про Джеймса Бонда разделило твою творческую жизнь на до и после?
— Конечно. Тем более что до этого момента, откровенно говоря, ничего особенного в ней и не происходило.
— И что же, любопытно, случилось после того, как фильм бондианы «Умри, но не сейчас» с твоим участием вышел на экран?
— Ты спрашиваешь, что случилось? Да меня будто на подкидной доске подбросило выше крыши! Я стал всем интересен: режиссерам, коллегам, журналистам. Меня стали приглашать на съемки, от журналистов, желающих взять интервью, как у нас, так и за рубежом, вообще отбоя не было, я их раздавал всем по кругу.
— Послушай, а ведь, возвратившись из Америки, ты не сидел без дела, а создал в Москве свой театр, весьма успешный, под названием «Фабрика театральных событий»?
— Да, вернувшись в Россию, я опять словил Провидение, очень быстро нашел возможность воплотить театральный проект, о котором мечтал несколько лет.