Мира Кольцова. Березовый сок
В девяностые говорили, что никому не будет дела до хороводов, а люди все равно приходили на концерты "Березки". Обещали забвение. Из дому нас выгнали... Почти двадцать лет мы бомжевали, но выстояли!
Миракль — так она меня называла. Надежда Надеждина прекрасно владела английским и французским языками. Вот и придумала производное от моего имени, в переводе означающее «чудо». Надежда Сергеевна всегда очень в меня верила. И любовь я видела в ее глазах постоянно, что помогало танцевать так, как ожидала публика, приходившая на концерты «Березки». Не хочу походить на пожилую артистку из анекдота, которая запела:
— Помню, я еще молодушкой была...
А из зала раздалось:
— Ну и память!
Но это все ведь правда было!
Нас любила публика, потрясающе принимали по всему миру, называли символом России, воплощением русской Мадонны. И кажется, кровь моя давно стала березовым соком. Так происходит со всеми, кто к нам попадает, — с каждым годом врастают все больше. То, что однажды начинается с понимания, со временем становится самой жизнью. «Березка» не просто коллектив, здание — это такое большое российское чудо. Как бы пафосно ни звучало. Вспоминаю...
Балетмейстер Надежда Надеждина в мае 1948 года привезла в столицу для участия в сборном концерте в театре «Эрмитаж» шестнадцать девушек из Калинина, теперь Твери. Там выступали не только эстрадные корифеи во главе с Утесовым, но и оперные певцы, артисты балета, цирка. И вот на этой сцене вдруг возник сонм прелестных девушек в красных сарафанах с березовыми веточками в руках, которые двигались (или плыли?) в удивительном хороводе.
На следующий день в Москве только и разговоров было, что про «Березку»! Результатом такой популярности стало приглашение Надеждиной к высокому руководству и предложение создать и возглавить государственный ансамбль народного танца. Из ее волшебных рук стали выходить шедевры — «Цепочка», «Прялица», «Сударушка», «Русский Северный хоровод» и так далее. Начались победы на конкурсах, успех по всему миру. А основой коллектива, который назвали в честь первого хоровода, стали девушки из Калинина.
Мне в это время было почти десять. Я не знала, что в родной Москве неподалеку растет и крепнет «Березка», носитель собственного танцевального почерка, уникальной философии. Потому что к тому времени болела другими танцами, и надо признать, не только ими.
В четыре года мама, Анна Николаевна Кольцова, отвела меня в Центральный дом культуры железнодорожников. Приняли в ансамбль сразу на три отделения — хоровое пение, сольный вокал и хореографию. С детской непосредственностью я попыталась объять необъятное. На радио в архиве сохранилась запись моего исполнения песенки про чибиса. Еще играла в спектаклях, танцевала в концертах, словом, старалась поспеть везде.
Обычно шучу, что все отклонения и легкая тяжесть характера у меня от детских травм. Время было глубоко советским, и сюжеты соответствующими: мы пионеры юные, головы, пардон, чугунные. Пела главную партию в опере «Джаннат». Мою героиню, младшую сестру одного из пионеров, похищает волшебный злодей. Мальчики из наших хоровых находят ее в пещере и вызволяют. Надо сказать, у нас были крупные такие, румяные ребята. И вот эти здоровяки в очередной раз тащат меня за руки за ноги, и в какой-то момент руки мои выскальзывают... Ударилась головой о сцену Театра железнодорожного транспорта. Звон был до Кремля!
Во второй раз моя голова пострадала уже на сцене Большого, во время балета «Медный всадник». Малышню из училища привлекали к участию во втором акте и эпилоге, мы изображали детей, гуляющих по Сенатской площади в сопровождении нянь. Между выходами заняться ребенку совершенно нечем. И вот готовят сцену наводнения, а интересно же — как все устроят?! Стою разинув рот в кулисах. Смена декораций и крики: «Голову! Голову!!!» Что такое, почему «голову»? Я завертелась, и тут на меня падает колонна Сенатской площади. К счастью, на мне была шапочка, эдакий киверочек пушкинских времен с твердой верхушкой. Но прилетело все равно ощутимо — очнулась в красной правительственной комнате. С тех пор так, ударенная о сцену, и живу.
В училище Большого театра оказалась волей случая, впрочем вполне закономерного. Однажды в ЦДКЖ пришла комиссия, и двоим из нашей группы порекомендовали показаться в Хореографическое училище при ГАБТ СССР. А время сложное, послевоенное, мама растила меня одна. Она немного посомневалась, но мы все-таки пошли. Так в девять лет я попала в прославленное балетное училище. У меня коса тогда была ниже пояса, педагоги до сих пор вспоминают. Ее, правда, здорово укоротили впоследствии из-за балета «Красный мак»: на голову нужно было надевать красно-черную шапку-цветок, а на косу она не налезала. Потом я еще несколько раз стриглась, чтобы подходили сценические парики. Но это частности.
С учебой повезло невероятно. Преподавательский состав — сонм уникальных балетных мэтров. Классным руководителем у нас был знаменитый Юрий Бахрушин, сын Алексея Бахрушина, основателя всемирно известного Театрального музея. Юрий Алексеевич преподавал нам историю балета и театра. Меня выделял особо. Жалел, видно, как безотцовщину. На самом деле годы, проведенные в училище, вспоминаю с огромной теплотой. Мне удивительно, когда кто-то начинает говорить о балетных школах как об армии с ужасами муштры.
Мы были страшными хулиганками и фантазерками. Нас занимали в балетах и операх — «Снегурочке», «Риголетто»... Помню, как с девочками незаметно прикрепили к доскам сцены шлейф Весны канцелярскими кнопками. Ей шагнуть нужно, а шлейф не пускает! Смешно. Забирались в храм Василия Блаженного и представляли себя боярынями. Начали изучать греческие мифы — превратились в Эвридик и Афродит: заматывались в простыни и величественно расхаживали по комнате.
Кормили нас бесплатно и очень хорошо, часто сладкое я приносила домой маме. Еще выделяли бесплатную форму для танцев, что тоже очень спасало семейный бюджет. А на скромные средства, которые мне выделяла школа, помимо билетов на общественный транспорт покупала ноты. Поэтому не только шалила на операх, но и спеть могла почти любую арию.
У нас с мамой была девятиметровая комнатка в коммуналке, за стенкой жил композитор Волик Бунин, к нему приходили Андрей Эшпай, Георгий Свиридов. А я пела в ванной. Чудесные соседи с пониманием относились к моему вокалу, хотя арию Джильды я старалась исполнять в полную силу, перекрикивая льющуюся воду! Оперу полюбила настолько, что даже мечтала стать дирижером. Еще играла на фортепиано, рано начала сама подбирать мелодии — обычно песни из кинофильмов. Посмотрю «Возраст любви» и — за инструмент на суд добрых, всепрощающих соседей.
В училище приучали к мысли, что будущий артист должен быть образован в самых разных сферах. Нам преподавали историю театра, музыки, изобразительного искусства. Конечно, мы мало что понимали. И когда преподаватель, грассируя, произносила: «Аполлон Бельведерский» — я довязывала очередное пончо. Кстати, со времен училища прилично вяжу.
Учеба подходила к концу, а Большой театр мне не светил совсем, там уже все было расписано. Я слишком вытянулась, что не подходило для балета. Рядом только мама — никакой протекции или наследственности. Из пятидесяти принятых на курс ребят в итоге оставляли семь девочек и пять мальчиков.
К счастью, в то время нам преподавали народные дисциплины — мы танцевали восточные и среднеазиатские танцы, в которых огромное значение играли плавные руки-«змеи». И я, природная блондинка, почти всегда в этих танцах солировала. Это было очень важно: мягкие руки потом могут станцевать все что угодно — чардаш, испанский, русский. Только кисти способны сказать «Я вас люблю!»
И вот сижу однажды в училище на подоконнике в горьких размышлениях о будущем. А ребята-албанцы, приехавшие на стажировку, говорят: «Мира, вот сидишь тут без репертуара, а мы видели «Березку» — девчонки фантастически исполняют русские танцы! Почему не хочешь попробовать?» И мы с мамой отправились в ДК «Серп и молот», где тогда располагался ансамбль.
Было это в середине учебного года, в декабре. Гром в зале стоял невероятный, казалось, внутри не меньше миллиона девушек! Страшно. А как не бояться? Барышни из самодеятельности казались очень бойкими. Я с домашним нежным воспитанием была совсем из другой оперы. В первом ряду сидели те самые девушки из Твери, прекрасные артистки первого состава «Березки». Надеждина стояла на сцене.
Про нее могу петь две тысячи лет. Это книга, великий непознанный объект! Космическая фигура! Надеждина могла быть очень простой, а могла — интеллигентнейшей. Высокая, крупная, ладная, прекрасная какой-то царственной красотой.
— Что умеете, деточка? — спросила.
— Прыжки могу показать, вращения, дроби, — стала перечислять я.
Мне предложили просто пройтись переменным шагом. И я прошла, бросив томный взор на Надеждину. Надежде Сергеевне понравилось. Я и сама теперь очень ценю это в работе — жест, полуоборот со смыслом. Приятные глазу профессионала частности. А мы-то с мамой думали, что показывать себя надо на все двести процентов. Предложили спеть.
— «Калину», — прошу аккомпаниатора. Он начинает играть. — А можете транспонировать? Мне низко...
Зал почти ахнул:
— Какая нахалка!
Еще и мама рядом подсказывает:
— Пять минут пой!
Только вышли в прокат «Разные судьбы». Я села за рояль и, привычно подыгрывая себе, запела: «Как боится седина моя твоего локона...» Детская непосредственность. Надеждина рассмеялась.
Позвала нас с мамой в свой кабинет и сказала, что меня принимают. А мне же еще полгода доучиваться! «Мы все устроим, — пообещала Надежда Сергеевна. — Пусть с утра бежит на класс, а потом ко мне. Экзамены сдаст экстерном. А через месяц поедет с нами в Париж. Не волнуйтесь, мама. В «Березке» ей будет хорошо, как за мужем генералом».
Вероятно, внешне я, светленькая и глазастенькая, действительно подходила. Плюс не испугалась продемонстрировать наличие некоторых способностей, а также навыков, привитых в прекрасной балетной школе.
Так я попала в легендарный коллектив. В то время мы, конечно, встречались с мальчиками, собирались на вечера с ребятами из Суриковского или консерватории. И я стеснялась говорить, что танцую в «Березке». После пачек было неловко, хотя мы в своих белоснежных юбочках торчали в основном на полу. Танцевали ведьм, крыс, жуков и паучих, но все равно казалось — там балет, утонченный и аристократичный!
Привычка к определенной музыке, симфоническому оркестру, пачкам, к самому процессу. И как же это так, что не попаду в девяносто девятый ряд махать опахалом в Большом театре?! Целый комплекс родился! Подруги пошли в пресловутый ряд, а я — в «Березку», которую, по сути, не знала, не видела и не понимала всей ее глубины! Я уже танцевала сольные номера, а некоторые девочки-коллеги продолжали стоять с опахалами в районе задника. Увы, карьера и слава прима-балерин уготована лишь единицам.
А у меня все вышло так, как говорила Надежда Сергеевна. Через месяц мы оказались в Париже. Я танцевала сложные номера, «Тройку» например. Из-за нее мой первый зарубежный блин вышел комом. «Тройку» пришлось исполнять на сцене драматического Театра Сары Бернар, не очень приспособленной для танца: железяки какие-то вокруг, древнегреческие скульптуры. А это, на минуточку, по сей день самый технически трудный номер. После первых двух пробежек дышать обычно нечем. И вот бежим по кругу, я в центре, у правых кулис падает моя «пристяжная» девочка с одной стороны, у левых — вторая. В общем, разбежалась тройка. Но собрались, конечно, дотанцевали.
После концерта Надежда Сергеевна взяла меня с собой на прием, на котором присутствовали знаменитые французские балерины Лиан Дейде и Иветт Шовире. Сидим за столом. Несут цыплят, запеченных целиком.