Алексей Чадов: «Балабанов держал меня в ежовых рукавицах, это его метод, чтобы актер нервничал»
«Это был абсолютно мужской, очень недетский, пацанский вызов, который я сам себе организовал. Почему так поступил? Да потому что мне этого не хватало. Когда был артистом, мне все время казалось, что я задействую себя процентов на тридцать, не до конца себя раскрываю, во мне больше потенциала, а жизнь проходит».
Алексей, в кинокомедии «Водитель-олигарх» вы играете бизнесмена, который решил проучить сына-шалопая своего партнера. Партнер неожиданно умирает и оставляет бизнес наследнику, прожигающему жизнь. Чем понравилась роль, как проходили съемки?
— Мне нравятся герои неоднозначные, на которых завязан сюжетный твист, и именно таким мой герой предстанет в фильме.
Еще мне понравилась команда, работавшая над картиной. Там собралась хорошая компания, главную роль сыграл Паша Прилучный, мой товарищ и прекрасный актер, к которому я отношусь с уважением. Режиссеру Алексею Пиманову удалось меня заинтересовать, даже несмотря на то что роль небольшая. Он подробно разбирает все роли, и для него нет проходных персонажей, в этом я убедился на площадке. Получил удовольствие от работы. Съемки проходили весело, мирно, дружно, что в последнее время редкость. Как раз в мае прошлого года мы запустились, и июнь был прекрасен.
— Давно знакома с Ольгой Погодиной, которая сыграла в картине главную женскую роль. Рассказывая о съемках, она очень выделяла вас и Прилучного как талантливых артистов, говорила, что после некоторых дублей все вы начинали обниматься, настолько теплой была атмосфера, так легко и приятно вам работалось.
— Актриса Ольга Погодина и режиссер Алексей Пиманов были еще и соавторами сценария и сопродюсерами, они вообще ярчайший пример дружной творческой семьи. Не раз становился свидетелем, как даже творческие разногласия они разрешали с любовью. Ко всему подходили с этим чувством, и это передавалось группе, артистам. Мы работали весело, с душой, по-доброму. Никто ни с кем не конфликтовал, не раздражался: в конце-то концов, мы же кино снимали, а не корову в карты проигрывали.
— Вы упомянули, что такая атмосфера на съемочных площадках царит далеко не всегда. Что для вас неприемлемо во время работы?
— Знаете, я, наверное, могу себе позволить об этом говорить, поскольку чего-то достиг в профессии. Я начинал, когда сложилось правильное понятие под названием «производственный этикет», когда со старшими разговаривали на «вы», матом при них уж точно никто не ругался, люди относились к работе с уважением, умели друг друга слушать. Сегодня многое изменилось не в лучшую сторону, это, увы, касается молодого поколения кинематографистов. Если тебя сняли в паре фильмов, если начали узнавать на улице, то этим «детям-артистам» кажется, что они взяли бога за бороду. Испытание медными трубами — самое серьезное, сам его проходил, поэтому называю своих молодых коллег по-доброму детьми и никого не осуждаю. Верю, что эту «детскую болезнь» они в конце концов перерастут.
На самом деле мне хотелось донести, что сейчас съемки все больше становятся ремеслом, кинопроизводством и все меньше остается времени на творчество. Когда раньше мы снимали кино, ездили в экспедиции, во всем этом ощущалось много романтики, не было такой конвейерно-производственной суеты. Я помню еще, как группа отмечала сотый, двухсотый, четырехсотый снятый кадр, как артисты проставлялись. И в этом заключалась важная сторона жизни. Сейчас, в производственной суете, в каком-то конвейерном ритме, как в хайтеке, все лишнее отваливается. Мы стали все реже общаться вне площадки, все меньше дружить. А мне казалось, что это необходимо, в этом было много романтики, какой-то внутренней жизни, которая отражалась на экране, обогащая фильм. Сейчас даже «шапки» (вечеринки по случаю окончания съемок. — Прим. ред.) перестали иметь какое-то значение для съемочной группы.
Но возвращаюсь к нашим пирогам. Атмосфера на съемочной площадке «Водителя-олигарха» вернула меня в прежние времена. Все уделяли друг другу внимание, все относились друг к другу с уважением. Если что-то неожиданно менялось, Алексей приходил к нам сам и все согласовывал. Современная кинопроизводственная машина работает по-другому, никто не выстраивает личные взаимоотношения, все это становится неважным. А в группе Пиманова процесс строился иначе.
— Не так давно состоялась премьера вашей дебютной режиссерской работы «Своя война. Шторм в пустыне». Как правило, актер идет в режиссуру, когда не видит для себя возможности развиваться в профессии. А как у вас возникла идея этого проекта, в котором вы к тому же сыграли главную роль?
— История длинная, растянувшаяся на два с половиной года интереснейшей жизни. Я благодарен судьбе, благодарен себе за то, что я к этому пришел. Это мой путь. Очень редко себя хвалю, но в этом случае рад, что проложил дорожку к себе, обратил на себя внимание, открыл для себя новые, интереснейшие творческие пути для дальнейшего роста и развития, без чего мне последнее время становилось как-то скучно, несмотря на то что не был обделен ролями. Я осознал, что не весь свой ресурс задействую, хотелось роста. В какой-то момент заскучал. Подумал: как жалко, что Леша Балабанов ушел так рано, какой же классный был режиссер, какие смелые решения принимал! Я же снимался у него два раза, в том числе в так и не оконченном фильме «Американец». Он придумал эту историю, вывозил всю группу в Норильск, снимал при температуре на улице минус 45 градусов, тащил нас в горы. Такие путешествия запоминаются на всю жизнь. А жизнь самого Леши, его кинематограф остаются для меня глубоким, драматическим, философским приключением. В последнее время мне так этого не хватало, так захотелось забраться куда-то на Тибет и там начать сниматься...
Это касалось не только Леши Балабанова — прорвалась ностальгия и по «Играм мотыльков». Вспоминал, как мы два месяца сидели с режиссером Андреем Прошкиным на Урале, потом два месяца жили на Байкале с французами на фильме «Серко». Крутейшие были экспедиции!
В то время я стал сочинять короткие сценарии для клипов, рекламных роликов, делал какие-то мини-зарисовки из своей жизни. В свое время меня хвалили за сочинения, когда учился в театральных классах, они занимали первые места на конкурсах. Стал задумываться: а не сочинить ли историю для себя, опираясь на свои эмоции?
В тот момент меня пригласили в Екатеринбург на Дни кино, посвященные творчеству Алексея Балабанова, моего учителя. Я представлял фильм «Война», два часа провел на сцене, отвечал на вопросы зала, где собрались разные люди — и 18-летние, и старшее поколение. Я вспоминал Лешу, рассказывал о съемках, параллельно что-то для себя анализировал. Получился такой триггерный разговор, он меня, что называется, «вставил», очень сильно взбодрил. Никогда не забуду, как сел в самолет, взлетел и подумал: удивительно, фильму почти 20 лет, а его знают, цитируют, помнят, что героя зовут Иван Ермаков. Порадовался: мне повезло сняться в нескольких картинах, которые живут до сих пор. Один вопрос задал молодой парень. Я поинтересовался:
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Ты осознаешь, что этот фильм старше тебя?
— Да, но я его уже три раза смотрел.
Я был впечатлен и еще в самолете задался вопросом: интересно, что с моим Иваном Ермаковым стало спустя 20 лет, как он живет? Мой герой вымышленный, но он получился народным. Добрался до дома и стал писать. История повзрослевшего Ивана и легла в основу моего дебютного фильма, точнее, ее продолжение.
Снимать картину я не собирался и вообще писал сценарий, не умея писать. У меня в компьютере не было программы, в которой работают сценаристы. Это сейчас я уже пятый свой сценарий заканчиваю в этой программе, а тогда не знал даже, что она существует. Просто открыл вордовский лист и вот так, по ролям, пробелом на середину, нестройным рядом выбивал курсор и так написал свой первый сценарный опус. Отослал его главе кинокомпании СТВ Сергею Сельянову, который в свое время был продюсером Балабанова. Когда рукопись увидел главный редактор и креативный продюсер СТВ Александр Архипов (а я периодически продолжал присылать доработки в таком же формате), попросил: «Леш, давай, ты все-таки в программе будешь писать, у нашей редактуры уходит очень много времени на то, чтобы это все переформатировать и привести в порядок».
Я был максимально увлечен писательством. Помню, снимался в горах в Абхазии, где использовал каждый перерыв, чтобы сесть к компьютеру и писать, делал это везде, даже в дороге. Писательское дело оказалось настолько захватывающим, что я был все время занят, постоянно что-то сочинял, придумывал. Но не ставил на этот сценарий все. Рассматривал его скорее как душевный, эмоциональный порыв, эксперимент. На эмоциях отправил первый драфт Сельянову. Через неделю он прислал отзыв: «Неплохой у тебя получился сценарий. Ты сам его написал?»
— Сережа — дипломированный сценарист, хорошо помню его по ВГИКу, где оба учились.
— Да, Сергей Михайлович много понимает про сценарии, любит над ними работать. Ему понравилась моя история, и для меня это стало большой победой. Мне удалось завоевать внимание такого мощного продюсера. Вспоминаю об этом, и мурашки бегут по телу. Приехал к Сельянову в офис, думал: ну, сейчас начнется производство фильма. Но прошло, наверное, больше полугода, а мы все продолжали дорабатывать сценарий, прописывать разные уровни истории. Я получил мощнейшую школу, ни в одном вузе меня бы так не прокачали, как в кабинете у Сельянова, уверен в этом. Я проходил практику в условиях жестких реалий кинобизнеса.
Помимо того, что я написал историю, требовалось убедить кучу людей в Фонде кино, Министерстве культуры, что она имеет право на то, чтобы на нее выделили государственные деньги. Я благодарен Сергею Михайловичу. Его компания дает шанс дебютантам — режиссерам, продюсерам, — которые потом успешно работают в кино.
— Сельянов сразу доверил вам режиссуру?
— Нет, конечно. Мы долго работали над сценарием. В общей сложности, боюсь соврать, провели планерок тридцать с генеральным продюсером в его кабинете. Это помимо переписок, телефонных разговоров, отдельного общения с редактурой. И когда сценарий обрел окончательные очертания, я начал думать про режиссера, перебирал кандидатуры. Мне стало так жалко кому-то его отдавать, как будто расставался со своим ребенком! Не сомневался: вот сейчас отдам, и кто-то начнет все менять, несмотря на то что я прочувствовал там каждую букву, прошел большой путь, встречался с теми, кто знал Сирию, кто был вовлечен в военный конфликт. То есть я находился внутри истории.
И пребывая в этом эмоциональном состоянии, сказал однажды Александру Архипову: «Как же мне жалко отдавать кому-то свою историю». Саша, видимо, передал мои слова Сельянову, и во время очередной планерки тот неожиданно спросил:
— Ты что, хочешь стать режиссером?
— Да не то чтобы хочу... Я не писал историю специально для того, чтобы стать режиссером, но теперь точно хотел бы ее снять, это мой ребенок.