Александры Ильины: старший и младший
Эта знаменитая актерская династия насчитывает уже три поколения. О своих корнях, любимой профессии и крутых поворотах судьбы рассказывают отец и сын Ильины.
Давайте начнем с родоначальника — Адольфа Алексеевича. Он ведь первым пришел в актерскую профессию.
Александр: Отец родился под Псковом, в Опочке. Когда учился в пятом классе, семью раскулачили, выслали кого в Сибирь, кого на Урал. Он оказался на Урале. Началась война, отец добавил себе год и ушел добровольцем. Вернувшись с фронта, поступил в студию при Свердловском драмтеатре, потом его взяли в труппу. Женился. Наша мама работала детским врачом, а отец играл на сцене и преподавал в театральном училище.
Сначала родился мой старший брат Володя, а через пять лет я. Когда мне исполнилось десять, родители развелись. Отец женился на своей ученице Нелли Андреевне, они уехали в Новосибирский театр «Красный факел». Потом работали в Минске, Воронеже.
— Театр и вас захватил в свой плен...
— Так ведь отец колесил по стране с гастролями, и мы с ним. Торчали за кулисами, все спектакли знали наизусть. Иногда там же, за кулисами, и спали. Ляжешь на рояль, накроешься кулисой и спишь. Вова, окончив школу, пошел в Свердловское театральное училище. После работал в Казанском ТЮЗе. С будущей женой, актрисой Театра на Таганке Зоей Владимировной Пыльновой, Володя познакомился в Свердловске, куда труппа Юрия Любимова приехала на гастроли.
Они поженились, и брат перебрался в Москву. Сразу устроиться в театр не смог, свободного времени было полно, он писал картины, сочинял стихи. Режиссер Светлана Врагова тогда оканчивала ГИТИС, с Володей они познакомились в актерской компании, и Светлана пригласила его сыграть в ее дипломных отрывках. Экзамены принимал Андрей Александрович Гончаров. Он впечатлился игрой брата и пригласил Володю в Театр Маяковского. Через несколько лет туда пришел работать и наш отец.
Фото: www.kino-teatr.ru
А потом дошла очередь и до меня. Я уже успел окончить Новосибирское театральное училище, потому что в Свердловское меня не взяли. Когда я поступал, курс набирал мастер, который только что выпустил Владимира. Я прошел все туры, а на коллоквиуме педагог меня спросил:
— У нас учился Ильин, вы ему случайно не родственник?
— Это мой старший брат.
— Ой, нет-нет-нет! Нам одного достаточно, на второго нервов не хватит!
Окончив училище в Новосибирске, я распределился в театр в закрытом городе на Урале, сейчас он называется Озерск. Наш главный режиссер учился у Гончарова на курсах повышения квалификации, показывал ему экспликации своих спектаклей. Я играл всех — от Мюнхгаузена до Карлсона. Андрей Александрович поинтересовался:
— Что же за артист у вас такой, что все роли играет?
— Ильин.
— Как?! У меня тоже есть двое Ильиных!
— Мой лучше!
— Еще лучше? Тогда пусть позвонит!
Я взял паспорт, отправился на почтамт (связаться с внешним миром можно было только таким образом) и позвонил. Гончаров сказал:
— Приезжайте ко мне работать.
— Что ж вы кота в мешке покупаете? Вы же меня не знаете.
— Ах, вы так ставите вопрос? Тогда приезжайте показываться. Знаю, у вас тоже идет «Банкрот» Островского, вы играете Подхалюзина. Текст не меняли?
— Нет.
— И мы нет, приезжайте и сразу играйте спектакль.
Но я был так плотно занят в репертуаре, что вырваться в назначенный день не смог, приехал позже. Пришел в театр, на доске расписаний вижу: мне назначена репетиция с Гундаревой, Ромашиным и Карповой. На следующий день показали три отрывка из «Банкрота», сыграл отрывок из «Скапена» и прочитал рассказ Шукшина «Волки». В коридоре подошел завтруппой и сообщил: «Вы зачислены в штат». Так мы с отцом и братом оказались в одном театре.
Характер у главрежа был будь здоров! Зато уж если актер прошел школу Гончарова, выслушал его крики и визги и не сломался, никакие другие режиссеры ему не страшны. Но в то же время Андрей Александрович ценил талантливых людей и всегда за них заступался. Например однажды мы репетировали спектакль, пьяный актер зашел за кулисы и говорит:
— Хватит работать! Водка нагревается!
Мы ему:
— Ты с ума сошел? Тихо, Гончаров в зале!
— Щас все уладим!
И проходя от портала к порталу и глядя в зал на сидящий там ареопаг, шипит на них, словно заклиная:
— Хватит-хватит-хватит-хватит!
Там продолжение было, но дословную цитату в журнале дать не могу. Завтруппой нагибается к Гончарову и спрашивает:
— Ну что, Андрей Александрович, увольняем?
— Да перестаньте, он же пьяный!
Вокруг Гончарова всегда сидел ареопаг — директор, ассистент, завлит, заведующий постановочной частью, завтруппой... Из Театра на Малой Бронной частенько наведывалась его жена — актриса Вера Жуковская, на репетициях что-то постоянно нашептывала ему на ушко. Все решалось прямо в зале.
А вот еще забавный случай. Гончаров опять в зале, вокруг него опять ареопаг. Он внимательно смотрит на сцену и говорит:
— Встаньте в свет, пожалуйста! Я вам, вам говорю! Вы меня слышите? — поворачивается к ассистенту: — Кто это? Вы где ее взяли?
— Андрей Александрович, — робко замечает ассистент, — это статуя!
Видимо, декорация была плохо освещена.
Работать с Гончаровым было непросто, но все искупал результат: театр гремел, публика валом валила на спектакли. Я полжизни прослужил в «Маяковке». Семь лет назад вышел на пенсию. Никогда не думал, что уйду из театра, в самых страшных снах мне такое не снилось. Но Андрей Александрович умер, театр принял Сергей Арцибашев, многие ребята — Виторган, Рома Мадянов, Шаврин, Рубеко — поуходили. Я терпел пять лет. Арцибашев мой земляк, родился в Свердловской области. Поскольку человека уже нет в живых, не хочу говорить о нем ничего плохого. Было бы что-то хорошее, рассказал бы.
Саша: Я интересовался у папы, почему так долго не уходит. На мой взгляд, было давно пора. А он говорил: «Не могу, у меня ответственность перед театром».
Александр: Если б не ушел, меня бы уже в живых не было! Сейчас расскажу. Идет спектакль, сижу на сцене, кто-то произносит реплики, а у меня пауза, нет текста. Сижу, смотрю в зал, зрители чему-то радуются, хлопают, мы несем какую-то ахинею... И вдруг краска бросилась в лицо — так стало за себя стыдно. Еле досидел до конца, весь пунцовый, опустив глаза.
После спектакля отправился в дирекцию, хорошо, секретарша оказалась на месте, не ушла домой в антракте, положил на стол заявление об уходе. Можно было пошутить, написать: «Прошу уволить меня по собственному желанию главного режиссера» — но уже и шутить-то не хотелось. Написал как положено.
А надо же месяц дорабатывать, доигрывать спектакли. Люди узнали, стали в антракте наведываться в гримерную. Знакомые и незнакомые садились на диванчик, кто-то однажды притащил бутылку коньяка. Я опрокинул рюмочку, а конфетку проглотить — закусить — уже не смог. Не полезла в горло. И тут с диванчика раздался женский голос: «Я врач, завтра утром жду вас у себя в кабинете». Почему-то пошел, хотя после того как належался в больницах, к врачам хожу, лишь когда припечет. Сдал анализы, сделал снимок. Вердикт был такой: рак пищевода. Еще чуть-чуть, и метастазы прошли бы в бронхи. Меня тут же отправили в онкоцентр на Каширку, прооперировали — удачно.
Операция длилась девять часов. Володя и его жена Зоя — люди воцерковленные. В свое время Зоя ушла из Театра на Таганке и стала регентом церковного хора. Так вот она договорилась в монастыре: все эти девять часов монашки молились о моем здравии. А Зоя время от времени звонила Татьяне: «Скоро там закончат? Люди уже девять часов стоят на коленях!» Спасибо им и врачам. Моя жена Татьяна Васильевна потом, когда все обошлось, призналась: «Мы будто прошли по проволоке над пропастью. Все уже позади, а колени еще долго будут трястись».
Саша: Ну вырезали отцу две трети пищевода, а так все нормально. Навещали мы его каждый день, старались не плакать, не давать волю эмоциям, держались. Правда, складывалось впечатление, что все разом заболели насморком — хлюпали носами, похрюкивали. Внешне никто не убивался, наоборот, все сплотились и поддерживали отца. Вообще то, что папа выжил, одно из самых лучших событий в моей жизни.
Александр: А могло ведь в юности все закончиться. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я попал под поезд. С детства был хулиганом. Постоянные драки — двор на двор, улица на улицу. Визовские (Верх-Исетский завод) приходили драться за Ленина, 5, а мы — за Ленина, 52, где Уральский политехнический институт. Сходились врукопашную у Вечного огня!
После одной из таких стычек мы с товарищем оказались на железнодорожных путях. Шли, а мимо несся состав, друг друга из-за грохота не слышали, он случайно посмотрел назад, и по застывшему в его глазах ужасу и движению губ: «Шеф, ты что?!» (кличка у меня была такая) я понял — что-то не так. Хотел повернуться, убрал ногу с рельса, и тут налетел другой поезд. Результат — скорая, больница, перелом позвоночника.
Врачи хотели испытать на мне новый метод, вставить скобы. Я отказался, сказал: лечите старым способом. Кровать стояла под углом, голова в наморднике, привязанном к спинке, под спиной мешочки с песком. Правая сторона отнялась, а форточка была слева, рука до нее доставала, что оказалось очень удобно. Друзья подавали туда стакан и закусь. Однажды принесли трехлитровую банку маринованных огурцов, с утра я выпил весь рассол. Траванулся так, что до сих пор не ем такие огурцы.
Одного меня друзья не оставляли, приходили под окно с гитарой. Они распределили между собой дежурства — одна компания являлась утром, другая днем, третья вечером. Прерывались лишь на тихий час. Персонал их поначалу гонял, но мой лечащий врач разрешил: «Благодаря тому, что Ильин не менял образа жизни, он и пошел на поправку быстрее всех».
Помню, по телевизору, стоящему в другой палате, показывали «Петра Первого». Я скинул одеяло и гребя одной рукой, дополз до соседей. Посмотрел первую серию из-под кровати, приполз обратно, а забраться на койку не получается! Тут меня и засекли. Предупредили: еще раз повторится — выпишем! Пообещал режим не нарушать, но на следующий день показывали очередную серию. Разве мог я ее пропустить?! После того как уполз во второй раз, отправили домой.
Через неделю врачи меня обследовали по месту жительства и сказали: «Надо долечиваться, но наша больница его не примет». Дед по линии мамы был военным, устроил в ВОСХИТО — клинику восстановительной хирургии, где лежали участники боевых действий без рук, без ног. В палате увидел подвешенные гамаки, а в них — туловища. Страшная картина! Я там оказался единственным ходячим, точнее ползающим, и соседи кричали: «Ходячий, судно подай!» Медсестер не дождешься, что ж делать, кое-как подавал. Из ВОСХИТО, правда, тоже выгнали за плохое поведение.
Ко мне пришли девочки, я надел наколенники, клеенчатые варежки и на четвереньках выполз к Вечному огню, где они меня ждали. Налили стакан портвейна, дали сигаретку, а спичек нет. Мимо мужчина идет, я ему в спину: «Мужик, дай прикурить!» Он повернулся, а это мой лечащий врач. Так что долечивался дома и, слава богу, долечился.
— Для Ильина-младшего другого пути, кроме продолжения династии, тоже не было?
Саша: Можно и так сказать. У меня перед глазами был пример отца, дяди, старших братьев Ильи и Алеши. Дорог-то много, конечно, но актерская казалась наиболее интересной. Я тоже рос за кулисами, в первый раз вышел на сцену в четыре года, случайно. В тот вечер в филиале «Маяковки» давали спектакль, точного названия не помню, актеры называли его то «Флигель», то «На берегу реки». В нем был занят мой средний брат. В ожидании его выхода на сцену мы играли в прятки, и Леха так здорово спрятался, что его невозможно было отыскать. Спектакль уже подходит к концу, Лехе пора выходить на сцену. А он пропал! Людмила Нильская запаниковала. Выскочила за кулисы:
— Где брат?!
— Не знаю, — говорю, — сам его ищу.
Она не растерялась, схватила меня за руку и потащила на сцену. Леха играл мальчика Павлика, который по ходу пьесы только что вернулся из пионерского лагеря, где сильно вытянулся. Там и текст такой: вот, мол, как подрос за лето Павлик! А мне — четыре года, да и дело было зимой. Я, естественно, не переодевался, оказался на сцене в толстом свитере, лыжных штанах и валенках. Все, кто рядом стоял, моментально «раскололись». Это была финальная сцена спектакля, которая переходила в поклоны. Жора Мартиросян отвернулся от зала и кланялся спиной, задыхаясь от хохота.