«Есть правда исторического факта»: писатель Сергей Беляков о Гоголе и детях эмиграции
В декабре 2022 года книга Сергея Белякова «Парижские мальчики в сталинской Москве» — о сыне Цветаевой, Георгии Эфроне, получила премию «Большая книга». Одновременно на полках магазинов появилось переиздание его работы «Тень Мазепы», посвященной истории украинской нации и литературы. Forbes Life поговорил с писателем о том, как его книги становятся такими актуальными сегодня и почему Гоголь предпочел писать на русском.
«Парижские мальчики в сталинской Москве», получившие в декабре премию «Большая книга», — рассказ о том, как выросшие за границей Георгий Эфрон и его друг Дмитрий Сеземан возвращаются на родину родителей, что они видят и находят в СССР и как по-разному в итоге складывается их судьба.
Писатель Сергей Беляков не первый раз становится лауреатом премии «Большая книга»: в 2013 году он занял второй место с произведением «Гумилев, сын Гумилева», посвященным жизни поэта. По образованию Беляков — историк, наверное, поэтому все его изданные книги так или иначе обращены в прошлое. Помимо биографий сыновей двух главных женщин-поэтов XX века, Беляков также посвятил две книги истории Украины.
— Ваша книга «Парижские мальчики в сталинской Москве» была закончена задолго до февральских событий и, соответственно, двух волн эмиграции. Сейчас ее контекст стал максимально актуален. Что вы по этому поводу чувствуете?
— Мур, Георгий Эфрон, главный герой моей книги, и его друг Дмитрий Сеземан, строго говоря, не были эмигрантами. Эмигрантами были их родители. А мальчики как раз переехали из Европы в Россию.
Честно говоря, когда я писал эту книгу, я не думал о сегодняшнем дне, а полностью погружался в прошлое. Если в силу внешних обстоятельств она вдруг стала еще более актуальной и резонирует с действительностью, то это тем более ценно. Сергей Шаргунов в интервью на канале «Культура» спросил меня, хотел бы я оказаться в сталинской Москве. Я тогда ответил, что хотел бы, но ненадолго — только посмотреть, погулять по улицам и назад. А сейчас иногда появляется ощущение, что мы все оказались, может, не в сталинской Москве, но в каком-то похожем городе.
Незадолго до всех событий ко мне обращались насчет перевода моей книги на итальянский язык. Понятно, что сейчас все разговоры о нем приостановились. Но это, конечно, самая незначительная неприятность, которая могла бы быть, в сравнении со всем, что происходит.
— То есть вы не стали через призму прошедшего года по-другому оценивать свою работу?
— Нет. Это самое приятное, что может быть — работать над книгой, которая нравится. Я был совершенно счастлив, когда писал, когда ее завершил — это было ощущение настоящей творческой радости. И я надеюсь, что она может передаваться читателям, потому что в истории, которая рассказывает о трагической судьбе Мура, о сложной драматической судьбе его друга Дмитрия, все-таки есть и немало светлых тонов.
— Это тоже удивительный момент, что они приезжают в Москву 30-х годов и видят ее совсем не так, как она воспринимается гражданами СССР.
— Москва все-таки была сияющей витриной Советского Союза, но главное, что выбранный мной период в материальном отношении уже сравнительно благополучный. Во второй половине 30-х в столице и крупных городах появились универсальные магазины и гастрономы, где советский человек мог более-менее прилично одеться и купить хорошую еду. Жизнь стала действительно немного лучше и веселее.
Мур изначально только такую советскую Россию и видел. Буквально несколько часов он провел в Ленинграде, а потом их повезли в Болшево на закрытую дачу НКВД, где было спецснабжение, им привозили продукты из Москвы, торты, ананасы. Потом они переехали, но все равно до лета 1941 года Мур не видел Советского Союза, кроме Москвы и Подмосковья, которое, кстати, ему совсем не нравилось.
А в Москве он находил то, что утратил с отъездом из Парижа: жизнь большого, богатого города с кафе, с музыкой, с оркестрами, с джазом, который играет в лучших ресторанах. В эвакуации в Елабуге, а потом в Чистополе он уже увидит совсем другое.
— После того как его мать, Марина Цветаева, кончает жизнь самоубийством в августе 1941 года, он, по сути, остается один, а затем попадает на войну. Как меняется его мироощущение и можно ли его опыт в каком-то смысле назвать универсальным: что чувствует молодой человек на войне?
— В армии он с последних чисел февраля — начала марта 1944 года. После смерти Цветаевой он то возвращался в Москву, то был в эвакуации в Ташкенте, то опять возвращался — весь этот период Мур вел очень тяжелую, одинокую жизнь. Но хотя бы это была привычная жизнь горожанина, а когда он попал в армию, это был для него, конечно, шок. Он вообще не хотел воевать в отличие от своего друга Дмитрий Сеземана, который пошел добровольцем. Мура должны были призвать еще в феврале 1943 года, но он как-то смог получить отсрочку и продлил себе мирную жизнь еще на год.