Эмма Клайн: Девочки
Каждую неделю Илья Данишевский отбирает для «Сноба» самое интересное из актуальной литературы. Сегодня мы публикуем фрагмент «Девочек» Эммы Клайн (изд. Phantom Press). Это история взросления на исходе 1960-х, история бегства от тоски и одиночества в семью-коммуну, гормональный бунт, выливающийся в бунт против всех. Прообразом секс-секты послужила печально знаменитая «семья» Чарлза Мэнсона. Перед нами, пожалуй, одна из самых значимых книг этого года. Перевод Анастасии Завозовой.
Я ехала на велосипеде по грязной дороге. Сердце ухало, голову изнутри так и сдавливало. Приятно было ощущать ожог материнской пощечины, аура доброты, которую она так старательно себе отращивала весь последний месяц — чай, босые ноги, — скукожилась в один миг. Отлично. Пусть ей будет стыдно. Не помогли ей никакие занятия, гадания и очищения организма. Как была слабачкой, так и осталась. Я яростно крутила педали, в горле что-то трепыхалось. Можно съездить на заправку и купить шоколадных звездочек. Посмотреть, что сегодня идет в кино, или пройтись по берегу жижистой речки. Мои волосы легонько развевались на сухой жаре. Внутри каменела ярость, и мне это почти нравилось, такой огромной она была, такой чистой и мощной.
От очередного яростного нажатия педаль вдруг резко провисла: соскочила цепь. Велосипед стал притормаживать. Завиляв, я соскочила в грязь возле грунтовой дороги. Я вспотела под мышками, под коленками. Сквозь дыры в плетеной кроне золотого дуба припекало солнце. Я старалась не плакать. Присела на корточки и попыталась надеть цепь, жгучий ветерок смахивал слезы с ресниц, пальцы были скользкими от масла. Цепь соскальзывала, и я никак не могла ее ухватить.
— Твою мать! — сказала я, потом сказала еще раз — громче.
Мне хотелось пнуть велосипед, что-то вырубить, но это будет уж совсем жалкое зрелище, пьеска с истерикой, которую никто не увидит. Я еще раз попробовала надеть цепь, но безуспешно, она все равно соскакивала. Я уронила велосипед в пыль и уселась рядом. Переднее колесо немного покрутилось, замерло. Я уставилась на распластанный, бесполезный велосипед. Его цвет назывался «студенческий зеленый», в магазине мне сразу представился крепкий студент, провожающий меня домой с вечерних занятий. Слюнявые фантазии, дурацкий велосипед — я нанизывала разочарования одно за другим, пока они не превратились в плач о моей посредственности. Конни сейчас, наверное, с Мэй Лопес. Питер и Памела покупают комнатные растения в орегонскую квартиру, замачивают чечевицу для ужина. А я? Слезы стекали у меня по подбородку, капали в грязь — сладкое доказательство моих страданий. Пустоты´ внутри, вокруг которой я могла свернуться словно животное.
Сначала я его услышала и только потом увидела: по дороге, грохоча, вздымая колесами пыль, катил черный автобус. Серые заляпанные окна, внутри — мутные фигуры людей. На капоте автобуса было намалевано сердце с жирными ресницами, будто глаз.
Из автобуса вылезла девочка в мужской рубашке и вязаной безрукавке, тряхнула тусклыми рыжими волосами. За стеклами кто-то двигался, слышались голоса. Белое лицо в окне: смотрит на меня.
У девочки оказался певучий голос.
— Что случилось? — спросила она.
— Велик… — сказала я. — Цепь соскочила.
Девочка попинала колесо сандалией. Не успела я узнать, кто она, как спустилась Сюзанна, и сердце у меня подпрыгнуло. Я вскочила, принялась отряхивать колени. Сюзанна улыбнулась, но как-то отстраненно. Я поняла, что она не помнит, как меня зовут.
— Магазин на Ист-Вашингтон, — сказала я. — Позавчера.
— А, точно.
Я думала, она скажет что-нибудь, какое, мол, странное совпадение, мы опять встретились, но она будто заскучала. Я все посматривала на нее. Мне хотелось напомнить ей о нашем разговоре, о том, как она сказала, что я человек думающий. Но мне никак не удавалось поймать ее взгляд.
— А мы видим, ты тут сидишь, и думаем, капец, вот бедняжка, — сказала рыжая. Потом я узнала, что ее зовут Донна. Видок у нее был тронутый, бровей совсем нет, и от этого лицо казалось инопланетно-пустым. Она присела, осмотрела велосипед. — Сюзанна сказала, что тебя знает.
Втроем мы попытались надеть цепь. Поставили велосипед на подножку, запахло их пóтом. Когда я уронила велосипед, то каким-то образом погнула шестерен ку, и теперь зубцы торчали в разные стороны.
— Твою мать. — Сюзанна вздохнула. — Тут хрен разберешься.
— Тут, не знаю, какие-то плоскогубцы нужны, —сказала Донна. — Так не починим. Тащи его в автобус, потусуешься с нами.
— Подбросим ее до города, — сказала Сюзанна. Обо мне она говорила деловито, как о беспорядке, который нужно прибрать. Но я все равно была рада. Привыкла уже думать о людях, никогда не думавших обо мне.
— У нас праздник солнцестояния, — сказала Донна. Мне не хотелось возвращаться к матери, к собственному жалкому обществу. Я чувствовала, что если сейчас отпущу Сюзанну, то больше уже никогда ее не увижу.
— Эви хочет пойти, — сказала Донна. — По глазам вижу. Небось любишь поразвлечься, а?
— Да ладно тебе, — сказала Сюзанна, — она еще маленькая.
Я вспыхнула от стыда.
— Мне шестнадцать, — соврала я.
— Ей шестнадцать, — повторила Донна. — А Расселл велит нам быть гостеприимными. Думаю, он расстроится, если я ему скажу, как негостеприимно мы себя повели.
Мне не показалось, что Донна угрожает, поддразнивает — и только. Сюзанна поджала губы, но потом все-таки улыбнулась.