Как изменится работа
Удаленка не несет свободу, поколение Z не бездельники, а безусловный базовый доход повышает мотивацию к труду. О противоречивых трендах современности и первых признаках цивилизации досуга, в которой праздность и работа превращаются в остаточные категории, — интервью с социологом Виктором Вахштайном
Пандемия стала катализатором бурных процессов на рынке труда. Самый очевидный из них — высвобождение большого количества рабочей силы. По данным Международной организации труда (МОТ), в мире в 2020 году работы лишились 114 млн человек, и этот показатель оказался в 45 раз выше прогноза, который был сделан ранее, без учета коронавируса. Еще один спутник ковидного периода — массовый перевод офисных сотрудников на дистанционный формат работы. По информации Минтруда РФ, только в России по итогам 2020 года число людей, работающих дистанционно, выросло в 110 раз по сравнению с 2019 годом. Зафиксировано также небывалое сокращение рабочего времени, введенное из-за карантинных ограничений. По оценкам МОТ, в прошлом году эти потери составили 8,8%, что эквивалентно сокращению 225 млн рабочих мест и примерно вчетверо превышает аналогичные показатели финансового кризиса 2009 года. Побочным эффектом этих «катаклизмов» стало тоже нечто новенькое: введение в ряде стран безусловных, правда пока единовременных, выплат по праву гражданства.
При этом, если оставить за скобками виноватый во всем коронавирус, стоит признать, что ничего сверхъестественного не происходит. Прогнозам о новом «мировом порядке», в котором значительная часть трудового населения потеряет работу из-за роботизации сфер производства и услуг, а люди большую часть времени будут посвящать не труду, а досугу, государства будут выплачивать гражданам денежные пособия без какихлибо условий, — десятки и даже сотни лет. Еще в XVIII веке Бенджамин Франклин предсказал работу не более четырех часов в неделю. Во второй половине XX века Ричард Никсон пообещал четырехдневную рабочую неделю, а наш современник антрополог Дэвид Гребер преподносил как факт то, что развитие технологий и рост производительности труда могли бы позволить нам работать три-четыре часа в сутки, а остальное время посвятить отдыху и саморазвитию. Можно еще вспомнить бестселлер Джереми Рифкина «Конец работы», в котором тот предсказал, что к 2025 году во всем мире останется ничтожное количество занятых на регулярной работе людей (если точнее, два процента от численности работающих в 1995 году, когда в свет вышла его книга). С 1980-х годов популярна базирующаяся на социалистических учениях XIX века идея безусловного базового дохода (ББД) — гарантированного государством минимального дохода для каждого гражданина, независимо от его занятости.
Буквально за полтора года теории, которые многими не воспринимались всерьез, максимально приблизились к жизни. Наряду с оптимистическими прогнозами восстановления экономики и снижения показателей безработицы приводятся данные, подтверждающие, что нынешние вынужденные изменения контуров трудово-досуговой парадигмы во многом будут пролонгированы и на постковидный период. Согласно исследованиям сервисов по поиску работы hh.ru и SuperJob. ru, порядка 30% компаний после снятия карантинных ограничений продолжили активно внедрять онлайн-формат. По результатам проведенного Microsoft анализа Work Trend Index 2021, 67% сотрудников, работавших удаленно в пик пандемии в регионе EMEA, не готовы вернуться к прежним условиям труда. По данным PwC, как минимум до 2025 года в мире будет наблюдаться устойчивый рост рынка фриланса с динамикой 16% за пять лет. В России темпы роста этого сегмента ожидаются еще выше глобальных — 20%.
Идея безусловного базового дохода тоже начинает приобретать более четкие очертания. Лидер «Справедливой России» Сергей Миронов уже заявил, что в ближайшее время внесет в Госдуму РФ законопроект о введении ББД для каждого человека. Эту инициативу прокомментировал на Петербургском международном экономическом форуме глава Счетной палаты Алексей Кудрин, отметив, что «в перспективе это станет неизбежной реальностью».
Кажется, что наступление на рубежи традиционных представлений о труде и досуге сейчас идет по всем фронтам, невзирая на предостережения мудрых экономистов.
Каковы эффекты форс-мажорного коронавирусного периода и прогнозы на постковидные трудовые будни, в чем парадокс безусловного базового дохода и чего ожидать от феномена массовой незанятости? Наш собеседник — Виктор Вахштайн, руководитель Центра социологических исследований РАНХиГС и декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук, автор работ по социологии образования, города и техники, член европейского экспертного совета по этике новых технологий (TechEthos).
— Согласны ли вы с тем, что как раз сейчас начинают сбываться прогнозы о переходе общества на новую ступень эволюции трудоводосуговой парадигмы?
— Когда мы говорим о «ступенях эволюции труда», подразумевая под эволюцией линейный процесс сокращения рабочего времени, мы попадаем в ловушку. Работа не волк, она не эволюционирует. Меняются средства производства, характер труда и формы занятости, но никакой эволюции от «несправедливой потогонной системы» к «безусловному базовому доходу» не существует. Что, конечно, не мешает множеству визионеров выдавать желаемое за неизбежное: будь то Джон Мейнард Кейнс с его утопией «Экономические возможности наших внуков» или классики марксизмаленинизма. За этой иллюзией стоит устойчивая мифологема: рано или поздно свершится Великое Освобождение от Работы, и люди вернут себе право распоряжаться своим временем по своему усмотрению. На роль такого освободителя — нового темпорального Мессии — в разное время пробовались «рост производительности труда» и «перераспределение собственности на средства производства», сейчас кандидатом номер один оказался «безусловный базовый доход».
Эта вера подкрепляется еще одной мифологемой — представлением о линейном прогрессе технологий: от конвейера до искусственного интеллекта. Больше техники — меньше работы. Но и здесь все оказывается сложнее. Техника не столько «сокращает» труд, сколько перераспределяет его. И тогда главное изобретение второй половины двадцатого века — контейнеровоз. «Эта нехитрая инновация, — пишет Джон Урри, — в сочетании с фрагментацией крупных корпораций радикально удлинила расстояния, на которые перемещаются готовые товары и их компоненты. В мире насчитывается порядка пяти тысяч контейнерных судов. Контейнеры практически свели на нет издержки на перевозку многих товаров. Более 90 процентов грузов в мире перевозится морем на этих контейнерных судах. В некотором смысле сегодня каждый живет в контейнеризованном мире». Отсюда — «офшоризация» труда, которую Алан Блайндер называет «незамеченной промышленной революцией». Подлинные «удаленщики» последних тридцати лет — это работники индийских колл-центров.
— Прошлый и нынешний годы преподносят новую фактуру для социсследований. Это и массовый переход на удаленку, и дополнительные выходные, и введение практики раздачи денег государством без условий или с облегченными условиями, как это происходит в России. По вашей оценке, что из этого станет трендом, который останется с нами и в постковидную эпоху?
— Когда локдаун был только введен, медиапространство наполнилось оптимистическими прогнозами. Вот сейчас люди почувствуют преимущества удаленной работы, оценят достоинства дистанционного образования, уедут на дачи, будут жить на природе, перестанут стоять в пробках и начнут получать удовольствие от жизни. Стоит ли говорить, что этого не произошло. По опросу ФОМ, уже к апрелю 2020 года 61 процент «удаленщиков» в России были недовольны новым форматом работы. Каждый пятый говорил, что стал работать больше, а не меньше. Время, сэкономленное на стоянии в пробках, оказалось немедленно присвоено работодателем. К концу карантина эта тенденция только усилилась.
В итоге мы столкнулись с интересным эффектом: не имея возможности контролировать своих сотрудников «пространственно», работодатели компенсировали это усилением контроля за их временем.
Как это сказалось на самочувствии сотрудников и их восприятии удаленной работы? В конце 2020 года американский Pew Research Center провел исследование так называемых телерабочих. Больше всего их оказалось в четырех областях: «информация и технологии», «банковская сфера и недвижимость», «научные, профессиональные и технические услуги», «образование». Около 80 процентов респондентов во всех областях признались, что на удаленке проваливали дедлайны и не успевали закончить работу к сроку (больше всего в сфере IT, меньше всего — в образовании). Постоянно отвлекались и не могли сосредоточиться на работе — 60 процентов (опять же сложнее всех пришлось IT-специалистам — 75 процентов), 65 процентов чувствуют, что потеряли мотивацию к работе.
В чем проблемы с удаленкой в разных сферах США (%)
Свободное время заполним работой
— По теории безусловного базового дохода, которую вы назвали главным кандидатом на роль освободителя от работы в будущем, идут жаркие дискуссии. Одни в ней видят переход к эпохе свободного творческого труда и избавлению от неравенства, другие — воплощение вселенского зла, которое уничтожит труд как основу человеческой цивилизации. Какой полюс вам ближе?
— Мне не ближе ни один из обозначенных вами «полюсов». Радикальные защитники этой концепции исходят из представления о государстве как о «самом сильном бандите на районе», который присваивает общие блага. Отсюда предложение поделиться ими с гражданами на безвозмездной основе. Столь же радикальные критики безусловного дохода апеллируют к социал-дарвинисткой картине «естественного отбора»: тем, кто не в состоянии обеспечить себе достойную жизнь, лучше ее не продолжать. Это в равной степени ущербные логики, в основе которых лежат умозрительные допущения о «коллективном благе» и «человеческой природе». То есть, если в вашей картине мира человек по природе своей добр, а государство всячески удерживает его в рабском положении, вы, скорее, окажетесь на стороне защитников безусловного дохода. Если вы допускаете, что человек по своей природе — ленивое агрессивное животное, а государство нужно, чтобы направить человеческие усилия на что-то, кроме тотального самоуничтожения, вы, скорее, окажетесь в числе противников этой концепции.
Сегодня разговоры о базовом доходе вспыхнули с новой силой в связи с процессами автоматизации и человекозамещения. Идея, что роботы в скором времени заполнят половину вакансий на рынке труда, овладела умами политиков. В 2017 году в Европарламенте лидер «Прогрессивного альянса» Джули Уорд выступила с таким предупреждением: «Мы должны готовиться к тому, что неизбежно станет огромным количеством принудительного досуга для миллионов людей по всему миру. Если роботы выполняют большую часть работы, как мы будем проводить свое свободное время? Будем сидеть перед экраном, как “овощи”, и смотреть низкокачественное телевидение или займемся улучшением качества жизни, которое будет способствовать личностному росту и развитию сообщества, а также укреплению нашей связи с остальным миром?»
Страх парламентариев вызывает не «принудительный досуг», а именно «вынужденная праздность». Досуг — это как раз то, во что они предлагают эту праздность конвертировать. Заменив принуждение к труду «подталкиванием» к личностному росту.
— Не считаете ли вы теорию безусловного дохода утопией?
— Нет, уже нет. Хотя и сторонники, и противники базового дохода сделали многое, чтобы эта теория воспринималась либо как утопия «посттрудового общества», либо как антиутопия «вынужденной праздности», о которой мы говорили выше. (Один из идеологов безусловного дохода Филипп ван Парейс и вовсе назвал его «капиталистическим путем к коммунизму».) Это просто еще одна модель рентной экономики. По сути, рента от гражданства. Вы получаете фиксируемую сумму за то, что являетесь гражданином данной страны или жителем конкретной территории. Сегодня такие эксперименты уже проведены на Аляске, в Иране, Индии и Намибии. И один из любопытных выводов, которые можно сделать по результатам эксперимента в той же Намибии, — люди начали работать больше, а не меньше. Что немало удивило Гая Стэндинга — ярого защитника безусловного дохода. Впрочем, пока еще трудно говорить о масштабируемости этих локальных пилотных экспериментов.
— Какова, по-вашему, готовность российского общества к ББД?
— В России этот вопрос является скорее риторическим. Здесь разговор о безусловном базовом доходе возникает только в поле популистской риторики. Пока. Что же касается европейских стран, то в них прослеживается одна и та же тенденция. ББД получает поддержку чуть ли не половины опрошенных, когда вопросы задаются в общем виде. Но как только социологи уточняют, что введение безусловного дохода потребует поднять налоги и сократить социальные выплаты, поддержка стремительно падает. Таковы, например, результаты опросов Батского университета в Великобритании. В Швейцарии референдум о введении ББД и вовсе провалился.
— Чем заполняется высвобождающееся время, какие здесь тенденции?
— В экспериментах с безусловным доходом время, «высвобожденное» благодаря ББД, заполнилось работой, а не досугом. Этот «парадокс Стэндинга» хорошо иллюстрируется старым советским анекдотом про портного, который, если бы стал Ротшильдом, был бы богаче Ротшильда, потому что по ночам еще бы «немножечко шил». Правда, справедливости ради нужно отметить, что подобные эффекты наблюдались только в пилотных проектах и только в ситуации всеобщей бедности (поселение Очиверо-Омитара в Намибии, где проводился эксперимент, возникло в результате массовых увольнений сельскохозяйственных рабочих) или экономической нестабильности (введение ББД в Иране совпало с введением экономических санкций). Трудно судить, насколько это общая тенденция. Хотя нечто похожее — только без безусловного дохода — мы наблюдали на данных своего исследования «Евробарометр в России» в 2015–2017 годах. Тогда из-за ухудшения экономического благополучия люди сначала резко сократили свои расходы, потом начали тратить сбережения, а затем — искать дополнительные источники заработка. Что интересно, наши респонденты старались максимально использовать ресурсы своего времени (и не только времени) на основной работе, чтобы параллельно зарабатывать «на стороне».
Прогноз для роботов
— Какие профессии исчезли за последнее десятилетие, какие исчезнут в ближайшие годы именно в связи с автоматизацией производств и сфер жизнедеятельности?
— В 2016 году Всемирный экономический форум опубликовал доклад «Будущее трудовой деятельности: занятость, навыки и карьерная стратегия в условиях четвертой промышленной революции». Опросив HR-специалистов из 371 международной корпорации (крупнейшие компании-работодатели в мире), исследователи пришли к выводу: до 2020 года новые технологии позволят сократить около семи миллионов рабочих мест. За три года до этого в докладе McKinsey прозвучали еще более внушительные цифры: от 110 до 140 миллионов рабочих мест сейчас занимают люди, которых в новом десятилетии точно заменят хорошо обученными алгоритмами. Наконец, в 2017 году Карл Фрей и Майкл Осборн в нашумевшей работе «Будущее занятости» заявили, что 47 процентов занятых в США находятся в зоне высокого риска: искусственный интеллект может выполнить их рабочие задачи лучше и дешевле. Они проанализировали 702 профессии из базы данных министерства труда США и предрекли человекозамещение «большинству работников в сфере транспорта и логистики, а также целому ряду офисных и административных работников в сфере промышленного производства».
Сколько людей вытеснено машинами
% взрослых американцев, которые утверждают, что теряли работу или часть зарплаты из-за сокращений, связанных с компьютеризацией или роботизацией
Так рождается один из главных нарративов 2010-х: «Роботы заберут вашу работу. И они уже здесь». Огрубляя, резюмировать эту линию аргументации можно так: основное предназначение любой автоматизации — замещение человеческого труда машинным. Вся новая история человечества — это последовательность промышленных революций. Так же как фабрики убили мануфактурное производство, искусственный интеллект вытеснит с рынка «пролетариев умственного труда». Работу сохранят только самые высокооплачиваемые и самые низкооплачиваемые сотрудники. Первые — потому что их труд пока не подлежит замещению. Вторые — потому что пока такое замещение невыгодно. Мои коллеги Нильс Оливер Кловайт и Мария Ерофеева показали в своем исследовании, почему предсказания Фрея — Осборна пока плохо сбываются. Каждая профессия — что-то вроде айсберга. Есть видимая, публичная, демонстрируемая работа и огромное количество «невидимых» операций. Заместить судью роботом пока сложно, но судья вполне может делегировать значительную часть своей рутины не-человеческим помощникам, а затем — при назначении наказания — положиться на рекомендации системы COMPAS (что привело к серьезному скандалу в США).
Кого вытеснят роботы
% взрослых американцев, считающих, что данные профессии будут с умеренной или большой вероятностью заменены роботами или компьютерами еще при их жизни
Человекозамещение реально происходит (хотя и идет куда медленнее, чем нам предсказывал Всемирный экономический форум), растут патерналистские настроения и технофобия. Если верить опросу Pew Research Center 2017 года, 72 процента взрослых американцев выражают опасения в связи с тем, что «в будущем роботы и компьютеры смогут выполнять большую часть работы людей». Еще 67 процентов побаиваются, что «будет разработан алгоритм, который сможет нанимать и оценивать работников». От государства ждут политики «разумного протекционизма»: проклятые корпорации придумывают новые технологии для того, чтобы лишить нас работы, и только сильный государственный аппарат может воспрепятствовать их подлым намерениям. В этом контексте предложение Билла Гейтса обложить труд роботов налогами кажется знаковым. Дополнительный доход от развития новых технологий государство должно будет вкладывать в обучение и переподготовку тех, кто из-за научно-технического прогресса потерял работу.
Но важно понимать, что «теория человекозамещения» — это в принципе не теория. Это некоторый коктейль из прогнозов, ожиданий, надежд и страхов. Иными словами, питательная почва для расхожих мифологем.
Сдвиги «иксов», «игреков» и «зетов»
— В массе трудоспособного населения немалую долю составляют так называемые «игреки-миллениалы», а скоро к ним присоединятся и «зеты» — поколения, которые, как принято считать в теории, не очень мотивированы к работе и накоплению материальных ценностей. Что будет, когда они станут основной трудовой силой?
— Простите. Нет никакой теории, в которой «так принято считать». У социологов в принципе нет «теории поколений». (Хотя создать ее пытались, в том числе весьма достойные люди вроде Карла Мангейма, отца-основателя социологии знания.) Сегодня о разнице поколений говорят, когда не могут другим способом объяснить различия между возрастными когортами в результатах опросов. В духе: «Они торчат под рейв и чем-то пудрят носы, они не такие, как мы». «Иксы», «игреки» и «зеты» — это просто паранаучные термины, которыми пытаются прикрыть обывательские и журналистские клише про «поколение, опаленное войной», «первое свободное поколение», «токсичных бумеров» и «зумеров-бессребреников».
— Как вы объясняете различия между возрастными когортами в результате опросов, касающихся мотивации к труду?
— Тем, что мотивация к труду — это не константа, прибитая гвоздями к большим поколенческим группам. Это переменная. Она очень сильно варьируется внутри возрастной когорты. И не менее сильно меняется со временем. То же самое можно сказать про другие переменные — выбор профессии, карьерные установки, экономические ожидания, оценки своих шансов на рынке труда, уровень притязаний и тому подобное.
Возьмем данные нашего прошлогоднего опроса. Сравним стандартный социологический индикатор «Какую работу вы бы предпочли…» у двух когорт: школьники 8–11-х классов (плюс учащиеся первых курсов колледжей) и молодежь в возрасте 18–23 лет. Иметь «пусть небольшой, но стабильный заработок и уверенность в завтрашнем дне» предпочли бы 26 процентов школьников и 43 процента молодых людей. Теперь смотрим разброс. Оказывается, что студенты колледжей куда ближе к работающей молодежи (как и работающие школьники), студенты вузов, которые нигде не работают, по этому параметру ближе к школьникам. Другой ответ — «иметь пусть небольшой и не очень стабильный заработок, но больше свободного времени». Кажется, так журналисты представляют себе «поколение Z»? Но вот среди школьников этот ответ выбирают пять процентов, в когорте молодежи — 16 процентов (в подвыборке работающей молодежи — больше). Спустя пять лет мы сможем повторить этот опрос, и что-то мне подсказывает, что в новой когорте 18–23 популярность этого ответа вырастет до тех же самых 16–20 процентов.
Конечно, можно сказать, что это слишком близкие возрастные когорты. И недостаточно длительные измерения. Но вот результаты опроса Shell Youth Studies, самого долгого поколенческого мониторинга в Германии (проводится раз в четыре года с 1952-го). Коллеги из Биллефельдского университета искренне попытались выделить и описать происходящие поколенческие сдвиги. Первый из которых — «поколение 68-го» — был связан с солидаризацией и радикализацией тех, кто родился в послевоенной Германии. Второй — «поколение Стены» — с объединением Германии и появлением новых значимых расколов. Третий произошел в конце 2000-х. В 2011 году о возрастной когорте условных двадцатилетних организаторы исследования писали как о «поколении безопасности». Из всех ценностей, касающихся выбора профессиональной траектории, респонденты (95 процентов) предпочитали «стабильность заработка» и (90 процентов) «достаточное свободное время». Политикой интересовалась треть опрошенных, а основным способом политического волеизъявления считалось «подписание онлайн-петиций». Однако прошло десять лет. И вчерашнее «поколение безопасности» уже куда ближе по своим установкам к «поколению Стены», то есть поколению своих родителей.
Последний шаг — привязка дохода к досугу
— В среднем более или менее стал свободен человек от работы, чем на рубеже двадцать первого века?
— Проблема в том, что мы продолжаем путать труд и занятость. И эта путаница позволяет каждый раз отнести к труду те практики, которые вчера еще трудом не считались. Работаю ли я в тот момент, когда отвечаю на ваши вопросы? Раньше ответ был бы однозначным: нет. Но теперь пост в инстаграме (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена), чтение книги, общение с людьми, мытье посуды и занятия физкультурой могут постфактум интерпретироваться как труд — отсюда ощущение того, что работы в жизни стало больше, а не меньше.
Социологу здесь интересно другое: как именно упорядочивается наше время сегодня? Какие «темпоральные регламенты» заставляют вас совершать те или иные действия в тот или иной момент? Насколько жестким является это принуждение? Мишель Фуко писал о колониях иезуитов в Парагвае: «Подъем был установлен для всех в одно и то же время, рабочий день начинался в один и тот же час; прием пищи происходил в полдень и в пять часов вечера; затем ложились спать, а в полночь происходило то, что называлось супружеской побудкой: монастырский колокол звонил, заставляя каждого исполнять свой супружеский долг». Можно до бесконечности спорить о том, является ли супружеский долг работой и почему рост производительности труда никак не избавит человека от его исполнения, но темпоральное принуждение остается фактом куда более фундаментальным, весомым и осязаемым. Что в колониях иезуитов, что в офисном опен-спейсе.
— Ученые давно предупреждали, что на смену цивилизации труда идет цивилизация досуга. Произошла ли эта рокировка и, если да, в чем она выражается?
— Важно опять же разделить понятия «досуг» и «праздность». Досуг — это время, свободное от труда, но не свободное от обязательств. Социально заполненное время. Совместный поход в кинотеатр (потому что давно обещал), пост в соцсетях и ответ на комментарии, созвоны с родственниками, занятия фитнесом и поездки — это то, что мы традиционно подразумеваем под досугом. Праздность — это время, на которое не претендует ни работодатель, ни друзья. Время, свободное от чужих ожиданий.
Что такое «цивилизация досуга»? Это когда «жесткое» принуждение заводского гудка, школьного звонка или церковного колокола сменяется «мягким» принуждением сообщений, напоминаний, комментариев и уведомлений. Журналист-фрилансер может не появляться в установленное время в редакции, но обязан запостить ссылку на свою новую статью в фейсбуке (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена). Можно пропустить рабочее совещание, но не коллективный «ретрит» с коллегами на природе. Можно забыть выступить на международной конференции, но нельзя не отчитаться о поездке на нее фотографиями в соцсетях.
Феномен, который мы обсуждали выше, — когда все больше практик начинают рассматриваться как труд — и есть первый признак «цивилизации досуга». В этой (анти) утопической теории социальное одобрение «правильного» досуга сильнее, чем институциональное принуждение к труду или молитве. Работа индивидуализируется и отходит на задний план. Досуг коллективизируется и становится определяющим. Карьера — это то, что в соцсетях. Образование — подготовка к «правильному» времяпрепровождению.
Эта странная (анти)утопическая картина цивилизации досуга выглядит как гибрид образа жизни наследственной аристократии, кооперативно-прогрессистской утопии в духе «экономики заслуг» и кибертоталитаризма а-ля китайская система социального кредита. Триада «труд — праздность — досуг» в таком мире все равно сохранится. Но праздность (как и труд) превратится в остаточные категории. Последний шаг — привязать безусловный базовый доход к вашему досугу. То есть сделать безусловный доход условным, но обусловленным социальным одобрением проведенного вами времени, а не произведенными трудовыми операциями. Регулярное участие в деятельности волонтерской организации — плюс N к сумме ежемесячных выплат, чтение просветительских лекций для школьников — N+1.
Цивилизация досуга (в отличие от цивилизации вынужденной праздности) — это тоже рента. Но не рента от гражданства, а рента от социально одобряемого времяпрепровождения.
Фотографии Олега Сердечникова
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl