«Я — результат неудачной попытки сохранить брак»: почему важно принять свою травму, а не бежать от нее
В книге «В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь» психолог Марина Сойта делится откровенной историей своей семьи, в которой было и физическое, и эмоциональное насилие, а также рассказывает, как правильно относиться к своей травме.
Общаясь с друзьями родителей, на некоторое время я впала в утешительную иллюзию, — иллюзию безопасности, связанную с первыми годами своей жизни. Ах, как романтично звучала бы история моих родителей, рассказанная так: они были счастливы, но пришли 1990-е и разбили их безоблачное счастье на осколки. Ах, как обнадеживающе звучала бы история нашего с сестрой детства, рассказанная так: они были обласканы любовью и заботой, но пришли 1990-е и разрушили их безопасное детство до основания. И я была бы рада остановиться на такой версии этой книги: влияние социокультурного контекста на жизнь одной семьи.
В каком-то смысле это и правда исследование, связанное с влиянием контекста, но этот контекст гораздо шире, нежели 1990-е… К сожалению, даже до перестройки наша семья не была счастливой. Я была последней попыткой родителей вдохнуть в нее жизнь — как жаль, что подобные попытки спасти отношения почти всегда обречены на провал.
По воспоминаниям сестры моего отца, еще до моего рождения в семье начались проблемы. Маме не нравилась квартира, в которой мы жили (она говорила: «Ненавижу эту халупу»), не нравился карьерный путь моего отца, постепенно ей перестал нравиться и сам отец — все, что он делал, вызывало в ней жажду критики и жестокости.
Она говорила ему: «Твой плов едят лишь из жалости». «У тебя нет голоса, и твое пение слушают лишь из уважения ко мне». «Не умеешь — не берись». «Ненавижу, ненавижу, ненавижу».
Моя мама подтвердила эту версию нашей жизни — по ее словам, замуж она вышла от скуки, а чувства к отцу были влюбленностью, которая быстро прошла
Моя сестра была результатом недолгого маминого увлечения, а я — неудачной попыткой сохранить брак. К разводу все шло само собой: судя по всему, папа принимал необдуманные решения, которые плохо отражались на благополучии нашей семьи. Атмосфера в доме была нездоровой — как в их отношениях друг с другом, так и в их отношениях с нами. По чудом сохранившимся воспоминаниям моей сестры, физическое насилие применялось к нам и в присутствии отца тоже.
Ее воспоминания косвенно подтверждает история, которую запомнила папина сестра: как Ира, будучи трехлетним ребенком, приехавшим в гости к дедушке с бабушкой, беспокойно бегала по квартире и искала «вемешок, чтобы стегать Иву». Мои родители отшутились — упаси боже, бить ребенка, что ты. Что ты…
Друзья родителей в один голос твердили: нет, виноваты 1990-е, до развода в вашей семье все было спокойно. Но вероятно, спокойствие заканчивалось тогда, когда закрывалась дверь в нашу квартиру. За наши проступки нас сурово наказывали — мать наказывала нас физически, отец — нас своим молчаливым согласием на это. Он просто грустно стоял и смотрел на то, как она кричала на нас и била. Мне бессмысленно хочется надеяться, что внутренне он был не согласен, но не находил в себе сил ее остановить. Бессмысленно — поскольку вряд ли эта надежда может что-то изменить. Значимы лишь наши поступки. Папа же своим поведением одобрял то, что происходило.
Моей первой осознанной мыслью о нем был вопрос: «Как он мог нас с ней оставить?» И нет, мне не хочется демонизировать свою маму. Знаете, есть весьма забавная психотерапевтическая шутка: давайте не будем тратить время, обвиним мать и разойдемся. Но вы не представляете, какое облегчение приносит знание о причиненном тебе насилии. Вы можете подумать: «Облегчение — это явно не то, что ты должна чувствовать, думая о насилии». В каком-то смысле вы правы. Но, думая о том, что было в моей жизни после, я встаю перед выбором: обвинять себя в том, что я наркоманка, алкоголичка и трудоголичка, либо все же выбрать другой путь, — путь понимания влияния жестокого обращения на дальнейшую жизнь. И я предпочитаю идти второй дорогой.