Свой в точку
Рой Лихтенштейн и стереотипы, которые его создали
27 октября исполняется 100 лет со дня рождения американского поп-артиста Роя Ликтенстайна (1923–1997), фамилию которого в Россию принято писать в немецкой транскрипции — Лихтенштейн. Если поп-арт — самое американское в американском искусстве, то Лихтенштейн со своими картинами-комиксами — самый что ни на есть поп-арт, американское в квадрате. На самом деле художник, казалось бы идеально отвечающий всем стереотипам относительно того, что такое поп-арт и американское искусство, всю жизнь играл со стереотипами — и в полиграфическом, и в других смыслах слова.
Лихтенштейн и Нью-Йорк
Лихтенштейн родился в Нью-Йорке, точнее — на Манхэттене, еще точнее — в Верхнем Вест-Сайде, и умер на Манхэттене, в университетской клинике, в Мидтауне. Нет, не то чтобы всю свою жизнь он безвылазно просидел в родном городе, но это была именно нью-йоркская жизнь, нью-йоркский стиль, образ, манеры, выговор. Настоящий «нью-йоркер»: и когда с вечно застенчивой улыбкой стеснительно топчется на вернисаже в какой-то галерее в Лондоне, словно бы не он тут — виновник торжества, и когда машет ракеткой на теннисном корте возле своего дома-мастерской на Лонг-Айленде, стройный, спортивный, моложавый. В 1975 году режиссер-документалист Майкл Блэквуд, снявший портреты всех первых лиц нью-йоркской художественной сцены, сделал фильм и про Лихтенштейна — он в этом блэквудовском сериале выглядит самым-самым, стопроцентно нью-йоркским, как «Завтрак у Тиффани».
Семья Лихтенштейнов была настолько состоятельной, что Великой депрессии, на которую пришлось детство Роя и его младшей сестры, почти не заметила. Отец, брокер, занимался недвижимостью, мать, пианистка, занималась детьми, с ранних лет приученными к музеям, театрам и концертным залам,— мальчик не вылезал из Американского музея естественной истории, учился играть на фортепиано и кларнете и, посетив с родителями премьеру «Порги и Бесс», всей душой полюбил джаз. К окончанию школы стало понятно, что художник все же побеждает музыканта: походив в летние классы при Лиге студентов-художников Нью-Йорка, Лихтенштейн поступил в Университет штата Огайо — кажется, в те годы это было ближайшее к Нью-Йорку место, где можно было получить степень магистра в области искусства. Первый семестр подходил к концу, когда до Кливленда доехала ретроспектива Пикассо, подготовленная нью-йоркским MoMA: Лихтенштейн впервые увидел «Гернику», разом обретя и любимую картину, и любимого художника. Несколько лет спустя ему представилась возможность побывать в Париже. Посреди учебы его призвали в армию, и под самый конец войны он оказался в Европе: воевал во Франции, Бельгии и на родине предков (оба родителя были потомками немецких евреев, переселившихся в США в XIX веке), после капитуляции Германии, все еще числясь на военной службе, записался на курс по истории цивилизаций в Сорбонне, поселился в Париже, пропадал в Лувре, как-то даже проходил мимо мастерской Пикассо, но не решился зайти. Курса в Сорбонне он не кончил — в конце 1945-го ему пришлось отбыть в Америку, где умирал тяжело больной отец. После похорон вернулся доучиваться в Университет Огайо и вскоре начал сам преподавать в альма-матер. Колумбус, Кливленд, Осуиго, Нью-Брансуик — впоследствии он преподавал в различных университетских школах свободных или прикладных искусств, но при этом постоянно ездил в Нью-Йорк, просто не мог без его музеев, галерей, клубов. Джексон Поллок, Виллем де Кунинг, Барнетт Ньюман, Марк Ротко, Франц Клайн — в начале 1950-х Лихтенштейн, сбегая в Нью-Йорк из своего университетского захолустья, успел познакомиться со всеми столпами нью-йоркской школы, правда, не близко, в силу природной застенчивости.
Среди этих столпов нью-йоркской школы мало кто был связан с городом узами житейского и духовного родства так, как Лихтенштейн, впрочем, сам термин, придуманный по аналогии с парижской школой, и не предполагал никаких родовых связей, напротив: имелось в виду, что Нью-Йорк стал новой Меккой мира искусства, отняв эту роль у Парижа. Считается, что термин ввел в употребление Роберт Мазервелл, который на рубеже 1940-х и 1950-х стал говорить о себе и художниках своего круга, то есть об абстрактных экспрессионистах, как о «нью-йоркской школе». Мазервелл подчеркивал, что определение это вовсе не географическое, а обозначает новое качество и новое направление культуры: нью-йоркская школа — это абстракция и экспрессия, тотальное абстрагирование от внешних явлений и спонтанное выражение неких сокровенных смыслов, мистическое откровение в мире рационализма и практицизма.
Термин далеко не сразу был подхвачен критикой, однако все апологеты нью-йоркской школы могли бы согласиться с Мазервеллом в том, что вся она — о духовном в искусстве, что в абстрактном экспрессионизме американское искусство, которое вечно попрекали вторичностью, одномерностью и приземленностью, обрело такую оригинальность, достигло таких духовных глубин и поднялось на такие трагические высоты, какие уже не снились искусству европейскому. Поп-арт в его каноническом понимании был явлением ничуть не менее нью-йоркским, чем абстрактный экспрессионизм, но нью-йоркская школа не спешила принять его в свое лоно: Микки-Маус, комикс и жвачка — Лихтенштейн одним своим «Ба-а-бах!» разрушал этот любовно выстроенный конструкт духовного, глубокого и трагического. Подлинная «американскость» американского искусства? Так вот же она: плоское, примитивное, коммерческое, вторичное — и даже не по отношению к Сезанну, а по отношению к Диснею. К тому же масла в огонь подлил английский критик Лоуренс Элловей: в начале 1960-х он переехал в США, работал куратором в Музее Соломона Гуггенхайма и поведал городу и миру, что поп-арт изобрели не в Нью-Йорке, а в Лондоне, в интеллектуальных кругах Института современного искусства (автором термина «pop art» долгое время тоже считался Элловей). И хотя никакой преемственность между лондонским и нью-йоркским попартом не было, все это не убеждало публику в оригинальности «попистов».
Лихтенштейн и поп-арт
В августе 1949 года в журнале Life вышел большой материал о Поллоке. Статья называлась «Джексон Поллок: Не он ли величайший из ныне живущих художников Соединенных Штатов?», к ней прилагались знаменитые фотографии Марты Холмс — Поллок, одухотворенный и сосредоточенный, шаманит над холстом, что расстелен на полу в сарае, служащем ему мастерской, брызжет краской. Вопрос в названии был, разумеется, сугубо риторическим. Пятнадцать лет спустя в журнале Life вышел фичер о Лихтенштейне. Статья, опубликованная в январском номере за 1964-й, называлась «Не он ли худший художник США?» и тоже была щедро проиллюстрирована фотографиями из мастерской: сперва шли картины-комиксы, потом — снимки художника за работой с врезкой «...и вот как он это делает», там очень хорошо видно, как Лихтенштейн накладывает на холст дырчатый трафарет, чтобы имитировать полиграфический растр, и мажет по нему обыкновенной зубной щеткой. Впрочем, Life скорее хвалил «пионера поп-арта», да и название материала с героем согласовали.
Статья в Life, рифмующаяся с публикацией пятнадцатилетней давности о главном из абстрактных экспрессионистов, показывает, что поначалу и Лихтенштейна воспринимали чуть ли не как главаря движения. Однако летом 1964 года гран-при на Венецианской биеннале завоевал Роберт Раушенберг с попартовской серией, посвященной убитому годом ранее Джону Кеннеди: Раушенберг был первым американцем, удостоившимся награды в Венеции, и самым молодым из призеров на тот момент — раушенберговская Gran Premio расколола мир искусства, одни прославляли триумф Нью-Йорка в Европе, другие проклинали, но какое-то время венецианского триумфатора единогласно провозглашали лидером поп-арта. И перевели в разряд предтеч, как только на первый план выдвинулся «папа попа», The Pope of Pop, Энди Уорхол, с которым у Лихтенштейна завязалось нечто вроде дружбы-соперничества (в том же 1964-м Лихтенштейн с будущей женой заявились на богемную вечернику по случаю Хэллоуина в маскарадных костюмах, изображающих Уорхола и его «фабричную» фаворитку Эди Седжвик). И все же на Лихтенштейна — в силу обманчивой простоты и постоянства приема — долгое время смотрели как на ходячий стереотип и живое воплощение поп-арта (в 1967 году Сальвадор Дали напечатал в журнале Arts статью с говорящим заголовком «Как Элвис Пресли становится Роем Лихтенштейном», но в тексте проницательно сравнивал поп-артиста с другой поп-фигурой, Обри Бердслеем, имея в виду, что оба — гениальные рисовальщики). Стереть грань между высоким и низким, играть в опасные игры с массовой культурой, прикрываться лозунгами демократизма (одним из насмешливых прозвищ поп-арта было словечко «commonism», гибрид «заурядности» и «коммунизма») и протащить дешевую коммерцию в храм искусства, которая в мгновение ока превратилась в весьма дорогую,— все это поп-арт и все это Лихтенштейн. Под многими из этих расхожих обвинений с радостью подписывалось и советское партийное искусствознание, принявшееся разоблачать «попизм» и его фальшивую образность, когда поп-арт был в самом расцвете.