Не мы такие, кино такое
10 безжалостных режиссеров
Про режиссеров-садистов и мастеров экранной жестокости мы и так все знаем. Но что же с безжалостностью? Может ли она быть благом, выходом или творческой стратегией? Павел Пугачев рассказывает о 10 безжалостных режиссерах и о том, что стоит за их отношением к миру.
Дэвид Уорк Гриффит: безжалостность как форма гуманизма
Великий новатор, не принесший ни единого оригинального приема (крупные планы, восьмерки, параллельный монтаж и прочее существовало и до его первых короткометражек), но создавший из этих морфем киноязык, всегда вызывал вопросы современников по морально-этической части. Допустим, крашеные гуталином афроамериканцы и воспевание Ку-Клукс-Клана в «Рождении нации» можно списать на особенности времени и места (хотя и выход в прокат был скандальным), но немой крик Мэй Марш в камеру — это уже нечто непередаваемое. Режиссер не отворачивает камеру, когда на героиню набрасывается «черный» насильник, и это шокирует даже безо всякой физиологии — чего уж говорить про сцену, в которой ее же тело бросают у порога вице-губернатора в качестве доказательства вины всех темнокожих. И, словно бы вняв некоторой части своих критиков, Гриффит снял «Нетерпимость» — величайшее гуманистическое произведение мирового кино, утверждающее, что справедливости в этом мире не было, нет и, скорее всего, никогда не будет. Если только не произойдет божественное спасение в последнюю минуту.
Алексей Балабанов: безжалостность времени и места
«Это какой-то фильм Балабанова» — типичная реакция на новостные репортажи формата «криминальная русская хтонь». Алексей Октябринович никогда не снимал чернухи и, кроме «Груза 200», у него не найти вот прямо беспросветных фильмов. Не был он и садистом: никакого насилия ради насилия, ужаса ради ужаса, да и в любом его фильме можно найти и надежду, и любовь (даже вот капитан Журов считает, что любит свою пленницу, просто он — чудовище). Но почему веет таким холодом? Дело точно не в климате, но контекст времени и места действительно важен. Не хочется сводить все к банальности про «не мы такие, жизнь такая», но Балабанов — как едва ли не единственный постсоветский режиссер, сумевший не только поймать дух времени, но и передать его через пленку,— прекрасно понимал, что этот ветер может надуть.
Михаэль Ханеке: безжалостность к зрителю
Иногда кажется, что он только и делает, что издевается. Над одинокой преподшей с садомазохистскими наклонностями («Пианистка»). Над умирающими перед камерой стариками, звездами европейского кино прошлого века («Любовь»). Над обывателями, к которым зашли непрошенные гости («Забавные игры»). Над детективной структурой («Скрытое»). Над концепцией банальности зла в популярном изложении («Белая лента»). И всегда — над терпением зрителя, ожидающего даже от его кино какого-то драматургического или, не дай бог, эмоционального развития, катарсического эффекта, ставящего точку, а не многоточие финала. «Зачем вы это смотрите, а?» — улыбнется в камеру один из убийц в «Забавных играх». Самое страшное не в этом вопросе, а в том, что человек по ту сторону экрана знает на него ответ, но вам не скажет.