Последнее искушение
Заглядывая в бездну
Спустя сто пять лет после первой публикации «Смерти в Венеции» Михаил Рудницкий осуществил новый перевод знаменитой новеллы Томаса Манна. Зачем «реновировать» уже существующие переводы? Актуален ли текст немецкого классика сегодня? Эти и другие вопросы переводчик задал сам себе, прежде чем взяться за работу. А ответами поделился со «Снобом».
Зачем понадобился новый перевод такой известной вещи?
Переводы устаревают – наверное, потому что это все-таки менее самостоятельное и суверенное литературное явление, чем оригинал. Хотя стареют ведь и оригиналы. Медленнее, чем переводы, но стареют. Возьмите, к примеру, Радищева. Для современного читателя тут иной раз не помешал бы перевод с языка XVIII века на современный русский. Хорошие переводы устаревают медленнее, посредственные – быстрее. И когда перевод становится трудно читать, потребность в обновлении возникает сама собой.
Если конкретнее, чем же все-таки плох старый перевод?
А это не один перевод, их было три, и каждый имеет собственные достоинства, по-своему отражая запросы конкретной эпохи. Первый – его автор М. И. Крит – был издан в 1915 году, четыре года спустя после публикации оригинала, он органично выдержан в стилистике российского декаданса. Следующий перевод два с лишним десятилетия спустя был выполнен петербургским филологом Д. М. Горфинкелем, чья работа отмечена характерной для петербургской переводческой школы академической обстоятельностью. Наконец, третий был осуществлен в 1960 году известной переводчицей Наталией Ман – в нем, с учетом массовости издания и некоторой «проблематичности» сюжета в глазах советской цензуры, отразилось вполне понятное для тех лет стремление сделать Томаса Манна доступнее самым широким читательским кругам. Каждый из этих переводов, повторю, предлагает свои интересные находки в интерпретации новеллы, и некоторыми я – в интересах Томаса Манна и читателей – благодарно воспользовался.
Вы сразу согласились взяться за эту работу?
Нет, обычно я сначала оригинал читаю, потом опыт предшественников оцениваю, и только внутренне для себя определив, что слышу вещь иначе, что сейчас она требует иного звучания и я это звучание смогу передать, – вот тогда берусь. А в данном случае были вдобавок сомнения иного свойства: вещь-то знаменитая, можно сказать, для Томаса Манна эмблемная, а я никогда этого автора не переводил, и взаимоотношения у меня с ним непростые – мне не хватает в нем витальности, что ли, на мой вкус, в его искусстве слишком много игры ума, классического интеллектуализма и маловато живого чувства. Но среди моих знакомых полным-полно страстных почитателей, можно сказать, фанатов Томаса Манна. И я понимаю, за что они его так любят. Большинству из них, как и мне, довелось познакомиться с его творчеством в начале 1960-х, когда