Пилить в прямом смысле
В России, где ремесленное производство и малый бизнес – всегда риск, куда прибыльнее и безопаснее пилить бюджеты, чем взять в руки настоящую пилу и открыть свое предприятие. Да еще создавать немассовый продукт. Но наши герои – архитектор, полиграфический дизайнер и инженер – все-таки рискнули.
Иван Овчинников – архитектор, основатель бюро BIO-architects, руководитель архитектурного фестиваля «Города», идеолог проекта «АрхФерма». В 2014 году запустил производство модульных домов «ДубльДом», которые собираются на заводе и устанавливаются за несколько дней. За эти три года появилось несколько модификаций модульных домов, они выросли с 26 квадратных метров до 130. Производство находится в Москве, Санкт-Петербурге, Казани, Смоленске, Воронеже, Екатеринбурге и Чехии.
Ты начинал в турбулентном 2014 году, как это было?
Перед тем как валютный курс улетел, было сделано всего три или четыре дома, о нас написал The Village, и после этого я решил сделать скидочную акцию. 14 или 15 декабря я подписал пять контрактов, а к ночи рухнула вся экономика. Я сидел с кучей авансовых денег и думал, то ли их возвращать, то ли рискнуть и делать дома. В итоге рискнул, и все получилось.
Но с чего ты решил заниматься именно производством? Ты ведь окончил МАРХИ, мог бы просто оставаться архитектором, а производство отдать на аутсорс.
Я вырос у папы на мебельной фабрике и всегда думал о том, как перенести процесс строительства на производство. Здесь тепло, сухо, вечером горит свет, и можно организовать все не как стройку в полях, безумную и неконтролируемую. Я руководил в «Музеоне» фестивалем микродомов, и там мне пришла идея сделать не просто небольшой арт-объект для созерцания и чаепития, а именно дом с электрикой, сантехникой, душем, туалетом. Так я придумал первый ДД 26, в котором до сих пор сам живу. Я его делал на «АрхФерме» в Тульской области, а потом «АрхФерму» пришлось закрыть, и «ДубльДом» оказался единственным имуществом, которое удалось оттуда увезти, потому что он был модульный.
А что случилось с «АрхФермой»? Почему проект закрылся?
Это несколько десятков гектаров в Тульской области, я там тоже организовал производство, начал зарабатывать и вкладывать обратно в развитие территории. Но мне ничего не принадлежало. Никто не смог дать гарантий, что все не закроется и меня не пнут ногой. Так что я решил съехать сам.
Модульный дом, тем более с такими большими окнами, вызывает массу вопросов и комментарии часто самые негативные. Упрекают и за высокую стоимость, и за внешний вид. За три года существования твоего проекта что-то изменилось в том, как люди понимают мобильные дома?
Для глобальной смены общественного мнения должно вырасти поколение. Дети, которые сейчас, к примеру, играют в компьютерные игры и краем глаза посматривают странные ролики, как собирают каркасный дом, вырастут, и для них это будет понятный продукт. Взрослых менять сложнее. Уже четыре года всем показываем-рассказываем, раз в месяц пишем историю о том, что в доме тепло и почему тепло. «ДубльДом» для меня – это вообще инструмент влияния на мир вокруг с помощью понятного и доступного продукта. Даже в самом широком смысле – на жизнь людей, их восприятие, философию, политические убеждения и так далее. Был отличный пример – мы поставили три дома в Дагестане, на Каспии. И заказчик нам рассказывал, что сначала обошел двадцать компаний и спрашивал: можете сделать дома? Можем. А деревянные? Можем. А на Каспии? Ой, нет, далеко. Пришел к нам. Можете сделать дома? Можем! Деревянные? Можем. На Каспии? Можем. Через три месяца? Можем. И все. (Смеется.) Цена очень понятная, ни шага влево, ни шага вправо, как телефон покупать. Так вот, поставили три дома на Каспии, и сейчас в поселке многие начинают выламывать стены в своих домах и вставлять туда большое остекление.
Вот у вас есть красивый продукт, примеры которого опубликованы на авторитетных западных сайтах. Но что делать, если он стоит не в чистом поле, а упирается стеклянным фасадом в коробку из пенобетона?
Хорошо, что «ДубльДом» ассоциируется с красивыми местами. Иногда кто-нибудь пишет: «Я на Сахалине, и как было бы здорово поставить здесь “ДубльДом”». Но красивых мест на земле все-таки ограниченное количество, и не надо их все застраивать “ДубльДомами” (смеется). Это предрассудки, что нужен обязательно живописный лес, вид на реку, холм. Дом отлично встает на шести сотках. Да, мы показываем красивые картинки, и все начинают думать, что “ДубльДом” возможен только на Финском заливе с участком за пятьдесят миллионов рублей. На самом деле его можно поставить где угодно. В любом случае получается внутреннее пространство, правильное по дизайну и атмосфере, а окружающий участок ты уже благоустраиваешь сам: сажаешь яблони, цветы, газон. Делаешь окружающий мир лучше самостоятельно. Хочешь изменить мир, начни с себя. И если ты живешь среди уродских домов, это не значит, что твой тоже должен быть уродским и закрыт от всего вокруг.
Хотя такой соблазн есть.
Есть. И есть соблазн поставить десятиметровый забор вокруг, потому что не все соседи приятные, и есть соблазн поставить пулеметчиков. Но ты тогда не среду вокруг сделаешь лучше, а будешь просто плыть по течению. А если ты в уродливой среде поставишь что-то простое и современное по дизайну, что-то приятное и открытое, ты поменяешь себя и поменяешь среду. Собственно, пример Дагестана. Я не думаю, что там поработали архитекторы, – люди сами начали делать большие окна. Но это с чего-то должно начаться.
Как ты раскручивал проект?
Три года мы принципиально вообще не вкладывались ни в какую рекламу. Если участвовали в выставках, даже в Астане, то только бесплатно. Если нас печатали в каких-то журналах – тоже бесплатно. С января этого года мы начали чуть-чуть тратить на рекламу в соцсетях. Тратим десятые доли процента от всего оборота. Но мы вкладываемся, во-первых, в новые проекты – к примеру, в прошлом году сами организовали конкурс на лучшее место в мире для «ДубльДома»: в итоге больше всего понравилось место в Кандалакше, и мы сейчас производим дом для них. Там будут останавливаться туристы. Во-вторых, «ДД-клуб» – это клуб людей, у которых есть наш дом и они готовы принимать в нем гостей. Из последних – Асташевский терем в Костромской области, Дагестан.
А у тебя не было ощущения, что архитектурная тусовка как-то замалчивает твой проект?
Не замечал, но, может, так и есть. Потому что это не очень понятный продукт, и я не знаю ни одного архитектора, который в свое время не мечтал бы сделать дом-конструктор, как у IKEA, условно. И в России я не знаю ни одного архитектора, у которого бы это получилось. Для меня архитектура первична, а этот проект – возможность нести архитектуру в массы. Люди ведь думают примерно так: есть архитектура – хорошо, нет – ну и так бы сошло.
Расскажи, что самое сложное в организации производства. Найти помещение? Бригаду?
Помещение для производства найти вообще не проблема: заходишь на «Авито» и снимаешь цех от трехсот до пяти тысяч квадратных метров. А вот подобрать персонал – проблема гигантская. Научить его – тоже. Сейчас мы продолжаем искать и в то же время совершенствуем технологию, чтобы в результате дом мог собирать почти любой желающий как на производстве, так и на монтаже. Для этого надо создать супертехнологию, суперподробную инструкцию, супертехкарты. Уже сейчас хорошо работает контроль качества, для этого у нас есть специальный отдел. С деревом отдельная беда, в России купить качественный пиломатериал очень сложно. Он до сих пор находится по разным местам, иногда за неделю может приехать от пяти поставщиков. То есть мы находим постоянного поставщика, три месяца с ним работаем, а потом начинается опять какой-то бракодел. Но просто ругать русское производство глупо. Мы же смотрим, что в мире происходит, начиная от Австралии и Новой Зеландии и заканчивая Штатами. Проблемы есть везде, где-то они решаются на законодательном уровне, где электрик не может сделать свою работу плохо, потому что у него есть лицензия и он несет материальную ответственность. Но раз у него такая ответственность, он может просто не при ехать на объект, когда с ним договариваются за две недели вперед. Есть проблема с дорогой рабочей силой в тех же Штатах и Европе. И если для нас что-то непринципиально, скажем, стоимость рабочего часа, то для Штатов плюс-минус час – это другая экономика продукта.