Полеты во сне и наяву. О книге Александра Соколянского «Театр+Театр=театр»
10 апреля в Электротеатре Станиславский состоится презентация книги известного театрального критика Александра Соколянского (1959–2013) «Театр + Театр = театр». Вышедшая в издательстве Петербургского театрального журнала книга — тот редкий случай, когда справедливость с большим опозданием, но все же торжествует на радость всем людям, искренне и преданно любящим театр. Об этой книге и ее авторе размышляет главный редактор проекта «Сноб» Сергей Николаевич.
Его давно уже нет с нами. И эта книга как запоздалый привет из другого времени и другой жизни. Многостраничное послание, которое мы получили благодаря усилиям его близких, друзей, почитателей и просто тех, кто знал, что между нами жил-был невероятный талант. Человек-комета, человек-звезда, хотя о театральных критиках и не принято говорить в таких пафосных выражениях — но один-то раз можно! У него и имя было подходящее для афиши любой столичной или областной филармонии — Александр Соколянский.
Что-то такое победительно-бравурное звенело и в его имени, и в голосе, и в текстах, отзываясь потом в душе читателей радостным эхом. Соколянский сказал, Соколянский написал, Соколянский считает. Он был еще очень молодым человеком, а к нему прислушивались маститые профессионалы, его мнением интересовались. С самого начала в его статьях была эта сверкающая нота, которую он брал с лету. Остальные что-то там ковыряли, накапывали, выискивали, гнали листаж. А Соколянский... летал.
Потом уже после его смерти я узнал, что он всю жизнь писал стихи. И страшно переживал, что не успел опубликовать ни строчки. Не было у него привычки к кропотливой и упорной системности, которая требуется для профессии литератора. Зато были озарения и взлеты. Все эти ласточкины виражи над пыльной сценой, на которую он всегда смотрел с высоты поэта, видя там то, что никто не мог видеть из тех, кто комфортно устроился в партере. Совсем другой ракурс, другая оптика, какой-то другой слог. И умение обворожить, увлечь, раззадорить, обольстить. Для критика, да и вообще любого пишущего — самый необходимый, самый главный, самый важный дар.
Саша учился в ГИТИСе на курс младше меня. Мы были знакомы довольно формально. Ходили одними и теми же маршрутами, сидели на одних и тех же спектаклях, печатались в одних и тех же журналах. У нас был один руководитель — Борис Николаевич Любимов. Это был довольно тесный круг со своей иерархией и полагающимся этикетом. Были небожители, чьи имена полагалось произносить с придыханием: Инна Натановна Соловьева, Майя Иосифовна Туровская, Вадим Моисеевич Гаевский... И свой генералитет, заседавший во всех президиумах и редколлегиях. Ну, и народ попроще, рядовые бойцы театрального фронта. Наличие изрядного количества периодических изданий, где непременно имелся свой отдел культуры, предполагало и штатную ставку для театрального обозревателя. Потом их все сократили. Но в советское время на эти деньги можно было жить. При всем идеологическом прессинге у каждого действующего критика имелся тот лимит свободы, который он заслуживал. Кому-то позволялось чуть больше, кому-то меньше. Многое зависело от статуса печатного органа, где ты работал, и личного расположения главреда.