Погружение в серость: как зумерские «старые деньги» не стали «новой романтикой»
Для начала внесем ясность: понятие old money, разговоры о котором не утихают третий год, не имеет ничего общего с настоящим термином «старые деньги». Когда пару лет назад молодые люди по всему миру осознали, что, переоблачившись из привычного стритвира в чиносы и оксфордские рубашки из массмаркета и дополнив эту композицию оправой а-ля Oliver Peoples и лоферами с кисточками, можно выглядеть как завсегдатай элитного гольф-клуба, на свет появилась эстетика old money в новом, причудливом, гиперболизированном изводе. Но обо всем по порядку.
Что такое эстетика old money и почему она не работает?
На момент написания этой статьи видео с хештегом #oldmoney в TikTok суммарно насчитывают свыше 9,4 млрд просмотров. Половина подобных публикаций представляет собой слайд-шоу из пленочных фотографий кампусов университетов Лиги плюща, теннисных кортов, ретро-автомобилей и принцессы Дианы (обязательно под песни Ланы Дель Рей), а другая половина — компиляцию снимков девушек и парней, одетых по описанному выше канону (под то же музыкальное сопровождение).
Назвать old money субкультурой или каким-то концептуально новым, сугубо зумерским трендом нельзя. Cоциологическое понятие «cтарые деньги», связанное с наследованием богатства, относится в основном к выходцам из аристократических европейских семей: Спенсеров, Ротшильдов и, если хотите, Романовых. Причислять к old money Пэрис Хилтон, Иванку Трамп и прочих непо-бебиc неверно — они относятся к new money, потому что несметные богатства, которые свалились на них по факту рождения, достались их предкам тяжелым трудом.
Зумеры же переняли у представителей old money стиль и эстетику, и то по верхам и топорно. Дальше речь пойдет именно об этом мимикрическом тренде.
У западных журналистов возникло много вопросов к представлению молодого поколения о «старых деньгах». Кто-то разглядел в консервативном тренде своего рода симптом постковидной инфляции и общего подорожания жизни, вопреки которому зумеры все равно жаждут, что называется, to put on the Ritz и хотя бы стилистически прикоснуться к недосягаемому миру особняков и горнолыжных курортов в Колорадо. Кто-то же предсказуемо обвиняет пытающихся мимикрировать под молодого ДиКаприо подростков в продвижении идей классового неравенства и расизма.
Интересна точка зрения колумниста Vox Ребекки Дженнингс, чей умеренный оптимизм относительно old money связан с неизбежным вступлением этой эстетики в конфликт с символами «новых денег» — стандартами премиального потребления и вкуса, которые диктует элита новой волны (преимущественно из Кремниевой долины). Представители IT-сферы демонстративно пренебрегают стилем и каким-либо имиджевым очарованием. Чего стоит, например, Илон Маск, регулярно появляющийся на публике в футболках с китчевыми принтами, или tech bros из Сан-Франциско в превратившихся, как выразилась Ванесса Фридман из The New York Times, в символ «неукротимой корпоративной власти» жилетах Patagonia.
Несмотря на имевшийся у old money контркультурный потенциал, он так и остался мимолетным медиатрендом. Если бы у культурных феноменов были надгробия, на «староденежном» камне появилась бы эпитафия: «2021-2023. Они фотографировались в яхт-клубах и смотрели “Наследников”». Это, наверное, пока что самое бесплодное коллективное заигрывание с преппи-эстетикой, не оставившее после себя каких-либо музыкальных, литературных или субкультурных тенденций.
Однако история знает прецедент, когда молодежь пожелала переосмыслить high-brow-эстетику и у нее это получилось. Дело было 40 лет назад, и называлась эта субкультура «новая романтика”.
Кто такие новые романтики и откуда они взялись?
Лондон, ночь, 1979 год. Мика Джаггера, икону «Британского вторжения», разворачивают на входе в клуб Blitz — 19-летний клубный промоутер объясняет это тем, что на вечеринку попадают только «ярко, чудесно и удивительно одетые» персонажи. Наглого юнца в длинном плаще зовут Стив Стрендж, и он основатель группы Visage, сооснователь Blitz и одна из наиболее влиятельных фигур «новой романтики».