«Вместо того, чтобы учиться на ошибках, мы упорно в них вязнем»
Вынесенная в заголовок фраза — это цитата из вышедшей недавно в авторитетном польском еженедельнике «Политика» (в номере, датированном 16–22 сентября 2020 года) публикации, которая вызвала в Польше необычайно громкий резонанс. Затронутые в ней темы — неординарный взгляд на историю страны, оценка польско-российских отношений — представляют бесспорный интерес и для нашего читателя. «Огонек» публикует перевод текста с незначительными сокращениями.
«Скончавшийся 20 августа историк идей профессор Анджей Валицкий говорит в последнем интервью, которое он дал Яцеку Жаковскому, о наполовину восточной, наполовину западной Польше, нашей имперской ностальгии, об авантюризме и о заблуждениях.
Анджей Валицкий (15 мая 1930 года — 20 августа 2020 года) был последним из живших столпов варшавской школы истории идей, которую кроме него в 50– 60‑е годы XX века создавали в Варшавском университете Бронислав Бачко, Лешек Колаковский и Ежи Шацкий. Так же как и остальные (кроме Шацкого), он был вынужден заниматься научной деятельностью в основном за пределами Польши, в том числе в университетах Австралии и США.
Валицкий,
историк
Научный путь, который он избрал, был исключительно трудным и в Польше особенно тернистым, поскольку Валицкого интересовали философия и политическая мысль России. Его проблемой стало несоответствие основанного на обширных исследованиях понимания России и российского мировосприятия доминирующим в Польше представлениям о России, базирующимся на стереотипах и политических эмоциях и интересах.
Помещенное здесь интервью состоялось в июле этого года. Здоровье профессора, однако, не позволило закончить его авторизацию. По инициативе семьи профессора мы публикуем его в последней согласованной версии.
— Что нам мешает?
— В смысле — кому?
— Полякам? Польше?
— Главным образом комплекс неполноценности по отношению к Западу, компенсирующийся комплексом превосходства по отношению к Востоку. Характерный в основном, хотя и не только, для руководящих элит, поскольку так называемое случайное общество интересовалось в основном другими вещами.
— Почему?
— Мы занимаемся самообманом, убеждая себя в том, что являемся частью Запада. Не являемся и никогда не были. Мы наполовину восточные, наполовину западные.
— Восток Польши восточный, а запад — западный?
— Восток и запад — восточно-западные. В каждом из нас это есть. И еще имперская ностальгия. Мы хвалимся, что у нас была страна многих культур. Но это была всего лишь страна нескольких отдельных культур, существовавших обособленно, не вместе. А мы хотели эту страну сделать сарматской. (Сарматизм — шляхетская идеология, доминировавшая на землях Речи Посполитой в ХVI–ХIХ веках, в соответствии с которой польская шляхта якобы происходила от древних сарматов.— Здесь и далее в скобках примечания переводчиков.) Забирали у православных православную интеллигенцию, у евреев — еврейскую. Каким образом у нас могла быть империя многих культур, если мы непременно хотели иметь католическое государство? У нас никогда не было имперского потенциала, потому что мы хотели иметь все польско-католическое.
— Такие были времена.
— В России — нет. Русские были способны принять то, что являлось иным. Например, татар. Были целые династии заслуженных для России людей в разных сферах жизни, от государственной и военной службы до культуры, философии, поэзии. Ахматовы, Бердяевы, Бухарины, Чаадаевы, Кутузовы, Тургеневы и многие-многие другие. А если какой-нибудь русин ассимилировался в Польше, то потом он набрасывался на православные процессии. С католицизмом, сарматизмом и верой, что мы являемся плацдармом Запада, нельзя было создать и удержать империю.
— К счастью, у нас уже нет таких мечтаний.
— Зато у нас есть развитые мессианско-имперские мечтания. Польша, которая однажды уже спасла мир от коммунизма, должна быть избранным, стратегическим партнером США, по-прежнему защищающим мир от коммунизма и левацких идей, воплощением которых является Россия. Таким образом мы заменили миф стремления к свободе мифом русофобского союза под знаменами реакции. И очень гордимся этим. Люди, которыми овладели такие мечтания, переживают отношения с миром в форме великого страха. Поэтому мы продолжаем искать похвал и одобрения. Когда кто-то на Западе или на Востоке говорит, что мы великие, мы аж подпрыгиваем. Мы больше всего заботимся о том, чтобы нас ценили. Глава Национального центра науки даже выдвинул идею, чтобы польские ученые публиковались только на английском языке.
— Третий мир так делает. Благодаря этому он существует в глобальном обороте.
— Им это удалось, а нам не удастся. Потому что там есть наследие колониализма. У них вообще не было других университетов, кроме англоязычных. А мы никогда не были колонией, не создавали других университетов, кроме польских. Мы были страной, история которой имела прекрасные страницы, но верх над ними одержал комплекс.
— Необоснованный?
— Комплекс является необоснованным. Другие нами интересуются. Нам есть что им сказать. Книги о Польше для иностранцев я писал по-английски. А если писал по-польски, то их переводили. Но у нас должно быть либо одно, либо другое. С одной стороны, Институт национальной памяти — “Польша — Христос народов”, а с другой — Национальный центр науки — “Жаль тратить время на писанину по-польски”. И то, и другое по-детски несерьезно.
Так же, как и наши имперские амбиции. Поскольку даже с украинцами мы не смогли построить ничего долговечного. Мы заботились только о земельных владениях. Мы относились к русинам как к невольничьей черни. Не хотели строить с ними совместно империю. Мы хотели, чтобы они были подданными нашей империи. Мы не в состоянии ничего делать совместно. Мы продолжаем стремиться к какой-то конфронтации и доминированию. Вовне и внутри.