«Титаны исчезли не только в литературе»
Новый роман Леонида Юзефовича «Филэллин* — это попытка исследования русского характера XIX века. Какие его черты нам близки и какие, наоборот, непонятны? «Огонек» расспросил автора
Историческая канва романа отсылает нас к временам Греческой войны за независимость 1820‑х годов, события разворачиваются в разных городах России и Греции. А среди героев — Александр I, египетский полководец Ибрагим-паша и другие. Соблазн назвать «Филэллина» историческим романом велик, однако это было бы неверно. Книгу Юзефовича можно сравнить с «оптической лабораторией русского характера», в которой фигура героя, «маленького человека» — отставного штабс-капитана Григория Мосцепанова,— со временем разрастается до гомеровских масштабов. В то же время русский самодержец с наведением соответствующей оптики лишается героических черт и становится просто человеком. Для истории эти двое — равны, утверждает автор; оба знают о существовании друг друга, их связывает некая тайна, и им уготована встреча, о которой один из них мечтает. Также, конечно, это роман об одиночестве, любви и о том, кого же мы любим — человека или миф о нем?
— Прежде всего, давайте объясним название романа. Филэллин, как говорят словари,— романтик, влюбленный в античную красоту. Почему вас заинтересовала эта тема? И как она перекликается с сегодняшним днем?
— Филэллинами называли себя римские императоры Траян и Адриан. Они были ценителями греческой культуры и оказывали Греции особое покровительство. В 1820‑х годах это полузабытое понятие обрело новый смысл и новую жизнь: так стали называть тех, кто сочувствовал восставшим против Османской империи грекам или даже сражался в рядах повстанцев. Для филэллинов была характерна идеализация классической Греции при недооценке византийского периода ее истории, христианский романтизм, общелиберальные устремления, как у Байрона и молодого Пушкина. Не так давно греческое правительство объявило 19 апреля, день смерти Байрона в Мисолунги, всемирным днем филэллинизма, но теперь это слово обозначает всего лишь ни к чему не обязывающую любовь к греческому языку и культуре. Филэллины в моем романе — люди иной степени страсти и жертвенности. Что касается их аналога в современном мире… Есть безыдейные искатели военных приключений, есть радикальные исламисты из разных стран. Те и другие слетаются в зоны национальных вооруженных конфликтов, но параллель с филэллинами тут весьма условна. Во всяком случае, мои герои не авантюристы и не радикалы. Они мечтатели. Каждый из них приезжает в Грецию не только ради того, чтобы воевать за ее свободу, но и в погоне за своей собственной иллюзией. Эта погоня за призраком — единственная, пожалуй, идея романа, которую я могу внятно сформулировать.
— «Филэллин» на первый взгляд исторический роман, хотя само это определение звучит как оксюморон. Как бы вы сами обозначили его жанр?
— Роман, время действия которого не выходит за пределы памяти трех послед‑ них поколений, я не считаю историческим. Таковы мои книги о Гражданской войне. Ее хорошо помнили мои дед и бабушка, родившиеся в 1892 году. Она во‑ шла в меня через их рассказы о ней, а не только через книги и архивы. «Филэллин» посвящен событиям 200‑летней давности, так что по моей классификации это роман исторический. Впрочем, применительно к нему первое слово я бы написал более крупным шрифтом, чем второе. Как историк я старался держаться в рамках достоверности, но моя роль не сводится к выбору цветов при раскрашивании реально существовавших персонажей. Реконструкция прошлого не была моей целью. «Филэллин» — скорее вариации на исторические темы, чем полноценный исторический роман.
— Помню, рассказ «Филэллин», ставший фрагментом романа, опубликован в вашей книге «Маяк на Хийумаа». Работа над романом началась с этого рассказа?
— Если писатель может четко сформулировать идею будущего романа, я не очень понимаю, почему нельзя просто высказать ее, для чего нужно сочинять роман? Для иллюстрации авторской мысли, что ли? В советском литературоведении такой подход определялся как «воплощение идеи в художественных образах», но это не мой путь. Замысел для меня не идея, а нечто вроде смутного мелькания лиц и обстоятельств. Постепенно это беспорядочное движение стихает, и в нем проступает то, что Шопенгауэр называл «узором человеческой судьбы». Когда несколько таких узоров сплетаются в единый орнамент, возникает сюжет романа, а пространство, где это происходит, становится его темой. В «Филэллине» ею стала Греческая война за независимость 1820‑х годов: все мои герои в ней или участвуют, или постоянно о ней говорят и думают. Центральной идеи в романе нет, их много, и все родились непосредственно во время работы над ним, а не на стадии замысла. А поскольку работать над «Филэллином» я начал в 2008 году, за 12 лет они менялись, дополнялись, усложнялись, накладывались друг на друга. Многослойность романа — не результат сознательного расчета, а следствие моего многолетнего сосуществования с его героями. С некоторыми из них я прожил не одно десятилетие. Фигура главного героя восходит к моей