Народный артист России Вадим Репин — о дисциплине и вдохновении
Мы встретились со скрипачом Вадимом Репиным, чтобы поговорить о фестивале, который может стать «кусочком души», усердии, без которого не прорвется ни один талант, а также о любви к автомобилям и дружбе с Exeed
Скрипач Вадим Репин с самого детства знает, что без труда в мире музыки не продержаться и дня. Сполна наделенный талантом и чуткостью, он прямо говорит, что этого ни одному музыканту не будет достаточно: дисциплина и строгость по отношению к самому себе настолько же необходимые черты и качества, как одаренность. И не когда-нибудь в далекую пору ученичества, а всегда. Репетиции и концерты в жизни Репина соединяются с руководством Транссибирским арт-фестивалем, который он называет «кусочком души». За время своего существования этот «кусочек» обзавелся не только безукоризненной репутацией и международным форматом, но также целой чередой сочинений современных композиторов, написанных специально для этого смотра искусств. Как скрипач Вадим Репин стремится добраться до правды в каждой сыгранной ноте, того же добивается, планируя каждый новый фестиваль. Вот уже почти год музыкант дружит с автомобильным брендом Exeed, так что говорим мы не только о Паганини, усердии и академической музыке, но также о двигателях и скоростях. В них музыкант разбирается ничуть не хуже, чем в партитурах. А еще считает, что чего бы ни касалось дело, все начинается с людей.
Вы не только музыкант, но и художественный руководитель большого фестиваля, а значит, нередко сталкиваетесь на этом посту с неожиданностями, которые неизбежны во время подготовки и проведения любого художественного смотра. Можно ли как-то внутренне к ним подготовиться, научиться из-за них не расстраиваться?
Фестивалю в следующем марте исполнится уже десять лет. Поначалу, конечно, это все было впечатлением «как в первый раз». До Транссибирского фестиваля я уже бывал руководителем разных проектов — в парижском Лувре, к примеру, когда в концертном зале музея воплощались интересные музыкальные концепции, — но во всех этих проектах я занимался исключительно художественной частью. В Новосибирске же я хотел погрузиться в процесс создания фестиваля полностью. В первые годы проверял абсолютно все, включая даже то, какие в гостиницах будут комнаты, чтобы убедиться, что артистам в них будет удобно. (Смеется.) Размышлял над логистическими цепочками, чтобы сделать путь менее утомительным, потому что прилететь в Сибирь — это уже серьезное дело. Однако со временем у любого проекта появляется команда, и она очень ценна, потому что, на мой взгляд, самое сложное — найти тех людей, работу которых не нужно переделывать самому.
В программе каждого фестиваля — далеко не одни только музыкальные события. Хотелось захватить территории других видов искусства?
Мне хотелось избежать некоторого однообразия, свойственного фестивалям в том смысле, что это всегда череда концертов, поэтому мы сделали акцент на том, что это арт-фестиваль с большим разнообразием видов искусства, где найдется место и выставкам, и целой академии журналистики. Я это представляю себе как большое дерево, у которого каждая веточка являет собой отдельное направление. Многие события проходят не только во время самого фестиваля, но и в течение всего года, и для меня это примета того, что городу они нужны. Что же касается музыки, акцент хотелось сделать на новой музыке, на том, чтобы вдохновлять композиторов на новые сочинения для скрипки, для симфонического оркестра. Как ни крути, но сегодня самые знаменитые композиторы работают на заказ. И благодаря таким заказам рождается новая музыка. Мы считаем одной из главных своих побед то, что каждый год на фестивале проходят мировые премьеры сочинений. Это ставит Новосибирск на карту замечательных столиц, в которых рождались новые произведения. У нас уже такой совершенно потрясающий каталог композиторов, которые писали для фестиваля: Арво Пярт, Илья Демуцкий, София Губайдулина — очень много известных имен.
Современные композиторы, о которых вы говорите, не раз посвящали свои произведения лично вам. Как это, когда автор — современник, а не композитор, живший много веков назад? Возможность задать любой вопрос на репетиции или позвонить с уточнениями создает какую-то иную сопряженность с текстом?
Классические произведения овеяны традициями и какими-то рамками, которые мы с детства познаем и которым стараемся следовать. И поскольку это искусство традиционное, мы становимся продолжателями целой плеяды великих музыкантов. И насколько наши характеры отличаются друг от друга, насколько отличаются вкусы, настолько разными могут быть и наши интерпретации. Интерпретируя, мы всегда помним, что продолжаем замечательную, потрясающую классическую русскую традицию. Что же касается совершенно новых произведений, особенно если они посвящены лично тебе, тут, конечно, угол шире. Ты сам задаешь себе рамки: какие захочешь, такие и сделаешь. И в этот момент ты становишься родоначальником какой-то новой традиции, если это произведение приживется и будет иметь популярность у других солистов. Поэтому репетиция нового сочинения — всегда интересный процесс.
Есть ли место для дискуссий с композитором?
По-разному. Скажем, с Губайдулиной было так, что она точно знала, что хочет сказать. Большинство композиторов, конечно, мне дают карт-бланш, поскольку я буду воплощать их замысел в звуке. Мне всегда интересно, какие чувства, какие мысли композитор вкладывал в момент, когда это произведение рождалось. И во время репетиций тоже рождается что-то совершенно новое, потому что даже композитор еще по-настоящему не слышал исполнение на сцене, так что я вполне спокойно себя чувствую с какими-то предложениями — добавить октаву, увеличить какой-то эффект определенного звука или фразы.
А академическая музыка — это рамки или свобода внутри этих рамок?
Академические классические произведения (если мы имеем в виду классику до Бетховена, романтику после Брамса, до Прокофьева, до Стравинского), безусловно, это каноны, которые мы ломаем, не переходя красных линий. Свобода безгранична. Это трудно объяснить словами: с одной стороны, рамки, с другой — свобода. Что в музыке подразумевать под словом «свобода»? Есть академический рисунок, есть оттенки forte, piano, есть динамический рисунок. Я сторонник того, что ритмическая свобода должна быть использована очень осторожно. Внутри каких-то тактов, фраз, безусловно, мы можем давать время, но не должны забывать его забирать. Или, наоборот, мы можем забирать его, но ни в коем случае не должны оставаться должниками того вдоха или того времени, которые мы изначально забрали. В музыке есть итальянское слово rubato, дословно — «украденное время», оно и означает свободу. И чем выше артист, как мне кажется, тем больше он оттачивает именно это искусство обращаться со временем.