Коллекция. Караван историйРепортаж
Наталья Жванецкая: «Я была влюблена в Мишу еще до встречи с ним»
«Миша каждый день говорил: «Я тебя люблю!» Отвечала: «Я тебя тоже». — «Ненавижу вот это — «я тоже»... Он обижался на мою реакцию, а у меня было ощущение, что по делам видно, как я к нему отношусь», — рассказывает Наталья, жена Михаила Жванецкого.
Наталья, этот год юбилейный — 90-летие Михаила Михайловича, и по этому случаю запланировано множество событий. Одно из главных — мультиформатный проект «Жванецкий» — гала-концерт, где произведения Михаила Михайловича читают Стоянов, Маковецкий, Вдовиченков, Гришаева и другие. На основе этого концерта выйдет несколько версий фильма для кинотеатров, онлайн-платформ и одного из телеканалов.
— Да, у нас в проекте прекрасный состав артистов. С некоторыми Миша дружил, с кем-то не был знаком, но всех участников проекта объединяет любовь к его творчеству, к его личности. Я рада, что его произведения получат новое прочтение в лице таких талантливых людей. Евгений Гришковец — креативный продюсер этой большой юбилейной истории. Миша к Жене относился очень нежно и трепетно, ценил их общение. Вообще, Михалыч, как бы ни был добер (именно так он это слово употреблял), все равно ревностно относился к хорошо пишущим.
Из современников он любил Фазиля Искандера, Юрия Роста, Александра Чудакова. А из давнишних Сэлинджера, Фицджеральда, Киплинга, ему нравилась искренность, правда и некая детскость.
Он обожал Чехова и его бесконечный юмор. Кстати, мне кажется, что Чехов не бросал медицинскую практику, в том числе чтобы иметь возможность наблюдать за жизнью. Это же гениально: сидишь дома, а к тебе приходят истории, потому что каждый больной идет не только с проблемой, но и с рассказом про свою жизнь... И я понимаю: то, что Чехов писал, — это переложенные рассказы его пациентов. У него в усадьбе Мелихово находилось бесконечное количество людей, даже не хватало кроватей. Он специально построил себе отдельный дом, чтобы уединиться. Люди ночевали на матрасах, приезжали гостить — кто на неделю, кто на два месяца, а кто и на два года. Столько характеров перед глазами у Чехова проходило, и это питало его творчество.
— А что питало Жванецкого?
— То же, что и Чехова: люди, их истории.
Питали Одесса, Питер и Москва, где он жил. А это три разных вида бытия, которые Мишу обогащали. Мне кажется, что тонкость Одессы он до конца понял, только когда уехал оттуда. А нежность и какую-то заунывную интеллигентность Питера — когда переехал в Москву. Красоту Москвы и нашей страны, когда мы стали уезжать в Израиль или Америку, где у него были концерты. Он страшно тосковал по Москве, он страшно тосковал по Одессе. Америка ему нравилась два дня, этого времени ему было достаточно, чтобы повосхищаться нью-йоркскими небоскребами. Израиль — чуть больше, потому что там было много друзей и вкусной еды.
— Что больше всего Михаила Михайловича восхищало в Москве, что раздражало?
— Раздражало, что в Москве можно сделать только одно дело. Мы жили за городом и могли в город ехать час, два или даже три. Конечно, это злило, можно было опоздать на важную встречу.
— Что во время таких вынужденных стояний на трассе делал Михаил Михайлович? Вряд ли просто смотрел в окно.
— Он работал. У нас был большой микроавтобус, в котором при желании даже можно было встать в полный рост. В город мы выезжали на нем.
— Без чего Михаил Михайлович никогда не покидал дом?
— Без специальной сумки. А там было все: его знаменитый портфель, телефоны, зарядки, лекарства, деньги, блокноты. Она всегда стояла собранной. Еще он брал с собой мини-холодильник с контейнерами с едой и только так уезжал каждый день из загорода в город.
— Для чего этот выезд из дома? Ведь можно было бы работать за городом.
— Выезды дисциплинировали. Он ехал в квартиру на углу 1-й Тверской-Ямской и Лесной, которую Михалыч называл своим кабинетом. Он там работал и никого туда не пускал. И еще это была попытка найти необходимое ему для работы одиночество. Изредка мы туда пробивались с боями, чтобы немного убраться.
Работал он везде — в каждой комнате стоял письменный стол, даже в коридоре. В ящики он ничего не складывал, все у него должно было лежать на поверхности: книги, папки, блокноты... Квартира была забита рукописями, ксероксами, факсами, чемоданами с запасной бумагой. В спальне рядом с кроватью стояли тумбочки с горой книг и записных книжек. Ну это какое-то безумие! В кухне было то же самое — огромный, заваленный всем на свете кухонный стол, на котором было расчищено небольшое место для еды... И когда туда приходили я или моя помощница, мы падали в обморок и не знали, как к этой горе подступиться, потому что он категорически просил ничего не двигать. Мы это поднимали и клали точно на место, но все равно были крики: «А где вот эта рукопись?!»
— Он был человеком хаоса или человеком правил?
— Человеком заповедей. В первой половине дня обязательно час плавал в бассейне. Если позволяла погода, гулял в парке или вставал на тренажер. При этом ходил он с диктофоном. У нас дома огромное количество диктофонов, я их еще не прослушивала. Не знаю, что он там наговаривал, свое настроение или приходящие мысли. Многие диктофоны старые, кассетные.
— Эти записи — настоящие драгоценности.
— Да, постепенно мы их расшифруем. Я просто год после Мишиной смерти вообще не подходила к его архиву. Сначала должна была понять, как жить, где, с кем в каких отношениях остаться. Потому что есть те, кому я интересна и без Михалыча, а кому-то для общения нужен был только он. И я их понимаю.
Было морально трудно просыпаться одной. Трудно было жить за городом одной. И я переехала в Москву. Год перестроения жизни...
Пришло одиночество физическое. Когда человек в доме — это совсем другое дело. Михалыч говорил: «Когда ты живешь долго, человек тебе нужен как эхо. Ты сказал, охнул — он тоже охнул». Ты не один. Вы заметили, что люди, которые живут вдвоем, более адекватны? Потому что одинокий человек, какой бы умный ни был, когда варится в своих мыслях, смотрит определенные каналы, это очень на нем отражается. Я могу сразу вычислить того, кто живет один. А когда вдвоем, ты перемалываешь информацию, мысли, и ту чушь, которая все равно тебя посещает, выговариваешь, ты с этой чушью не появляешься в обществе.
— Ну еще важно, кому ты это выскажешь. Прекрасно, если одному из самых умных, адекватных людей, с критическим мышлением, с юмором и так далее.
— Да, тебя контролирует нормальный и сомневающийся в себе человек. Но ты особенно ценишь это, только когда его уже нет рядом. Когда я осталась одна, у меня не оказалось собеседников того уровня, к которому привыкла, и я даже стала думать: «Со мной что-то не так. Я не знаю, о чем говорить с людьми. Не понимаю, что происходит вокруг меня». Эти мысли уходят, только когда вдруг встречаешься с умным человеком. Как только ты наткнулся на умного, понимаешь: «Нет, ты нормальный». Когда всю сознательную жизнь живешь с прекрасным человеком, ты этого не осознаешь. Бытовуха, повседневность...
— И в этой бытовухе даже самый прекрасный человек может быть в чем-то невыносим...
— Это да. Михалыч был невыносим требовательностью. Требовательностью к количеству и разнообразию вкусной еды. Меня это выводило из себя.
— Зато понятно, чем его взять и как сделать счастливым.
— С одной стороны, да. А с другой — ну как советская женщина может воспринимать фразу «Я борщ не буду, ел его вчера!»? Конечно же, я возмущалась: «В смысле?! Огромная же кастрюля!»
Хорошо, что к нам приходила куча народу и я могла этим борщом гостей накормить. Ну как это, выбрасывать продукты? Это же невозможно.
С одной стороны, он обожал разнообразие, а с другой — не любил эти тонкие французские или итальянские штучки. Мог есть изыски в ресторане, а дома предпочитал рассольник, харчо, щи зеленые, уху, тот же борщ — то есть все такое простое, наваристое. Я старалась держать два первых, два вторых и три закуски на выбор.
— А вдруг захочется чего-то другого?
— Могло захотеться ночью мороженого. И я не сразу, но научилась забивать мороженым морозилку. У нас было два холодильника в Москве, а в Одессе — четыре. Там все лежало на всякий случай. Потому что если Михалыч чего-то вдруг хотел, его не волновало, что этого нет. «Как так, нет семечек в доме?!» И иногда я садилась ночью за руль и ехала в магазин.
— Обычно мужья бросаются в магазин, если беременная жена ночью зимой срочно хочет арбуз.
— Видимо, он вечно беременный был, он все время что-то хотел. Сейчас вообще нет проблем с доставкой, а в наши годы ее не существовало. Я сама должна была встать и поехать.
— Именно физическая пища была каким-то наслаждением, вдохновением?
— Да, и триггером, и поводом устроить скандал. Это был единственный триггер.
— Послушайте, а как же ревность? В публичных выступлениях и в интервью Михаил Михайлович о ревности говорил. О том, что Жванецкий вас сильно ревновал, вспоминают и его друзья.
— Все преувеличение. Это могло бы быть, если бы я ярко проявляла кокетство. А я очень обучаемая женщина. Один раз в молодости при мне какой-то высокопоставленный чиновник из-за границы подошел к нам с Михалычем и сказал мне комплимент. Я получила три испорченных дня: со мной не разговаривали, и я вообще не понимала, что происходит. Потом разобралась и научилась вести себя так, чтобы вообще никто даже не мог мне сказать комплимент, то есть внутренне отсекала эту историю. Поверьте, мужчины это чувствуют. Женщина транслирует, что за ней можно ухаживать...
Не было ревности. За 30 лет совместной жизни у нас случилось только два небольших скандала на эту тему. Но мне кажется, это самого Михалыча как-то бодрило. Он это сублимировал в творчество. Возможно, Миша ревновал меня и что-то внутренне переваривал, возможно, даже рассказывал что-то друзьям. Вначале, наверное, ему было неспокойно — 24-летняя девица... Кто вообще мог представить, что она возьмет на себя роль нормальной женщины? Но я была взрослее мозгами. Я себя всегда чувствовала на уровне 40-летней женщины. Брала на себя ответственность, была честной. Если ты начинаешь отношения с мужчиной взрослее, ты входишь в его готовую жизнь и должна принять его многие правила. Я это понимала.
У меня всегда было ощущение, что брак — это не страсть, не любовь, хотя у нас присутствовали и страсть, и любовь... Три года вообще была некая болезнь, зависимость от этого человека или даже прекрасная созависимость, когда тебя ничего, кроме него, не интересовало. Я могла семь часов подряд с ним разговаривать, и мне было интересно только с ним. Это же замечательное существование.
— Абсолютно! Это нельзя пропустить ни в каких отношениях.
— Да. Если это кто-то когда-то не испытал, он вообще не может рассуждать на эту тему. Но к браку я относилась, извините, страшное выражение, как к ячейке общества. Я понимала, что Михалыч взрослый и надо родить ребенка. Мы начали жить вместе осознанно, когда договорились, что у нас будет ребенок.
— Вы поженились, когда сыну было лет четырнадцать-пятнадцать. Многих женщин отсутствие штампа в паспорте очень тревожит.
— Мы все проговорили — и содержание, и наследство. Это ведь женщину больше беспокоит, если она не в браке. Но Михалыч не хотел расписываться. Он говорил: «Я боюсь, что, если мы поженимся, что-то сломается».
У нас сложилась хорошая жизнь, которую он не хотел разрушить. Знаете, это как похвастался чем-то — и это сглазят, и все рухнет. Вот ему казалось так.
И наверное, он, как творческая личность, боялся потерять ощущение некой свободы. Так почему же я должна была его ломать?
— То есть быть для публики холостым артисту полезно?
— Нет, не для публики, для себя. Причем я ходила с ним рядом с первого дня знакомства. Я его умоляла поехать в гости к своим друзьям без меня. Он говорил: «Как?!» Для него было самое большое счастье приехать в гости, показаться всем и беседовать со мной целый вечер. Все фотографии с тусовок абсолютно одинаковые из года в год: я сижу с ним вдвоем, и мы разговариваем. Прекрасная история.
Мне хотелось куда-то ускользнуть и тусануться одной. Не могла часто встречаться с подругами, и тогда они стали приходить ко мне. Сначала Миша не понимал:
— Они же были у нас сегодня, зачем еще встречаться завтра?
— Мы будем говорить.
— О чем?
А потом мы договорились, что подруги в любом количестве могут приходить ко мне, и не просто на час, а даже с ночевкой. И мы с Мишей это даже документально зафиксировали. Михалыч ко мне относился ответственно и, если видел, что я переживаю, говорил: «Что тебя тревожит? Почему ты нервничаешь?» И я ему объясняла.
— Сейчас психологи рекомендуют: сядьте и все обсудите. У вас такое было?
— Да. По-женски я была защищена и морально, и финансово. Если вдруг что, нам не надо было выходить в скандал и делить имущество. Я могла уйти с каким-то определенным бэкграундом. Он был в более шатком положении.
— У вас были когда-нибудь мысли уйти?
— Было один раз — с большим скандалом, с криками, воплями. Он стал мне доказывать, что я обязана сидеть дома. А я пыталась доказать, что мне надо еще что-то. Начало такого разговора привело к двухнедельному скандалу. Это не такой скандал, что ты орешь, ругаешься, нет, мы препирались все это время. Я говорила:
— Вот видишь, если тебе нужно, ты идешь. А мне, значит, нельзя? Я не работаю. А я хочу!
— И куда ты пойдешь?
— Да хоть уборщицей!
— Пошли?
— Нет, конечно. Мой пассивный доход был намного больше. Я все делала очень грамотно...
Я не любила нервничать... Я же раньше в его кабинете что-то складывала, убирала, и мне очень часто попадались письма от каких-то женщин. Вот не поверите, никогда не читала. Не из-за того, что я такая честная, просто знала свой характер: если прочту, пойду выяснять отношения, а ведь там обязательно что-то будет. Обязательно! И зачем мне нервничать?
— Выбросили эти письма?
— Нет, все лежит. Прочла уже позже, и письма были с намеками, с ключами и адресами, куда приходить, и подписью: «Я тебя всегда жду». Я сама женщина и все понимала. Было очевидно: это пишет дама, которая никогда с ним не разговаривала. Часто прикладывались фотографии женщин в соблазнительных позах. И я осознавала, насколько несчастны люди, которые влюбляются в артиста.