Александр Ширвиндт: «Главное — не допустить, чтобы тебя жалели»
«Мы играли что-то необыкновенно острое. Дико бичевали пороки! Стиляг, курильщиков. Эта «плесень» заманивала чистую советскую молодежь в тенета алкоголя и никотина! И вот, когда мы сдавали этот спектакль, в зале сидели Миронова и Менакер, а между ними — Андрюша Миронов. Ему было примерно пятнадцать лет, такой смешной, полноватый», — рассказывал Александр Ширвиндт.
— Мы с вами сейчас находимся в вашем кабинете в Театре сатиры. Если не ошибаюсь, вы сюда пришли работать полвека назад?
— Уже чуть больше. Знаю тут каждый угол. Понимаешь, несмотря на то что я художественный руководитель, до сих пор остался Шуркой. Это и хорошо — с одной стороны, но иногда мешает. Как управлять методом кнута и пряника, если кнут в руках у пряника? С другой стороны, надувать щеки и делать из себя начальника — стыдно.
— Я заметил, что вы со всеми на «ты», даже с незнакомыми людьми. Почему?
— В этом моя жизненная позиция. На «ты» — значит, приветствую естественность, искренность общения. Это не панибратство, а товарищество... А потом, мне уже столько лет — ну кто меня старше?! Единицы.
— Этим летом вам исполнилось 87 лет. Как ощущаете свой возраст?
— Знаешь, старость — неприятная штука. Когда просыпаешься, чувствуешь, что и коленка не болит, и давление в норме. Думаешь: «Ура!» Но это всего лишь на семь минут. Consuetudo est secunda natura: привычка — вторая натура. За бесконечное количество лет мотор внутри износился, но еще крутится, попукивая. И возможностей с каждым годом становится все меньше и меньше. Как было раньше? Говоришь другу: «Слушай, давай рванем в Адлер!» Садимся ночью в машину марки «Победа» и доезжаем до Адлера. Купаемся и отчаливаем обратно. Или, как часто бывало, срываемся с Мишей Державиным и летим на рыбалку в Астрахань. Ловим рыбу, живем в палатке... А сейчас рыбалка — это солидный выезд. Термос, трубка, ребята сопливые червей подносят, ты с ними расплачиваешься, сидя на мягком стульчике. И — сон. Глубокий. Пока карп сам тебя в воду не утащит...
— Вы как-то поддерживаете форму? Зарядку, например, делаете?
— У меня очень тяжелая зарядка утром. Лежа, я сначала сучу ножками — это полезно для поясницы. Тридцать раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз обратно. И потом плечиками десять раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку.
— В спектакле Театра сатиры «Где мы??!...» вы играете старого клоуна. Его реплики кому-то могут показаться резковатыми. Не матерные, но грубые. Вы считаете, это нормально для сцены?
— Я вообще-то в жизни матерщинник, но терпеть не могу, когда на сцене нецензурно выражаются. Но что значит — нецензурно? Законодательно отменили четыре слова, ты напечатать их сейчас не сможешь. Но что касается слова «жопа» — это семечки. В России вообще не материться сложно. Куда деть тогда Пушкина, Баркова, Козьму Пруткова?! Тут главное — интонация и степень необходимости.
— Ваш герой находится в сумасшедшем доме. Кстати, о медицинских и социальных учреждениях для одиноких пожилых людей. Вы когда-нибудь бывали в Доме ветеранов сцены или в Доме ветеранов кино?
— Когда-то часто посещал, мы выступали там. Страшно, конечно. Помнишь, в аэропортах были такие накопители? Минут за сорок до отлета самолета пассажиров накапливали в таком жутком предбаннике, в тесноте, духоте. Так вот, эти дома ветеранов — как накопители перед выходом в небеса. Есть такая картина Лактионова «Обеспеченная старость», которую он нарисовал в Доме ветеранов сцены. Стол, сидят вокруг благостные бывшие артисты, божьи одуванчики. Помесь ангелов с тенями.
— Как считаете, до какого возраста артист должен выходить на сцену? Например, когда Юрий Никулин ушел с циркового манежа, объяснил, что зрителю не должно быть жалко седого клоуна...
— Помнишь эту бодряще-комсомольскую песню «Пока я ходить умею, пока глядеть я умею, пока я дышать умею, я буду идти вперед...»? Так вот, пока ходить умею... Другое дело, что нужно соизмерять походку с тем, что ты делаешь на сцене. Великий Михаил Царев играл в Малом театре Чацкого до упора. Все хихикали — ему уже было в районе шестидесяти лет тогда. В первой сцене он вбегал на сцену. Сидела совершенно прелестная молодая актриса Юдина, игравшая Софью. Он шлепался на колени: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног...» А потом шептал: «Поднимите меня». И Софья дрожащими руками поднимала Чацкого. В этом, конечно, есть странность. А вот выползать старым клоуном и говорить, что мне уже 400 лет, — это не стыдно. Но выползти мало — надо еще и уползти.