Постглобализация и пространственное развитие России
Программа пространственного развития должна стать основой социально-экономической модернизации страны и залогом конкурентоспособного участия в мировом хозяйстве. Для начала стоит перенести фокус развития с окраинных территорий в Поволжье
Программа пространственного развития и повышения связности территории страны, последовательно обозначаемая руководством России, требует изменения системы управления среднесрочным экономическим развитием. Недостатки существующего подхода демонстрирует утвержденная в феврале 2019 года «Стратегия пространственного развития Российской Федерации на период до 2025 года» — преимущественно бюрократический документ, не оказавший значимого влияния на развитие экономики, в частности на ситуацию вокруг национальных проектов. Даже такой сложнейший вопрос, как выделение макрорегионов, был решен с сугубо бюрократической точки зрения.
Поставленная в центр экономической политики программа пространственного развития приведет к неизбежной встряске всей государственной системы — политической, организационной и социокультурной. Ее реализация будет создавать для страны определенные риски, но они едва ли будут больше рисков, связанных с нарастанием социальной апатии и экономического застоя на фоне обостряющегося кланового противоборства вокруг экономической системы, по сути, становящейся геоэкономически неактуальной.
Геоэкономика пространственного развития
Стратегический смысл пространственного развития для России — формирование «пояса реиндустриализации», связанного за счет управляемых моделей социального развития и формирования благоприятных инвестиционных условий, но учитывающего современные геоэкономические реалии становления на периферии Евразии новых центров экономического роста, объективно подрывающих целостность единого евразийского экономического пространства.
В условиях нарастающего внешнего давления пространственное развитие может стать основой политики социально-экономической модернизации страны и преодоления одновекторности (считая за «половину вектора» неоднозначные последствия «разворота на Восток» 2014–2018 годов) развития, заданной еще в начале 2000-х и отражавшей попытку реализации стратегии развития России как «энергетической сверхдержавы». Такая политика была вполне адекватна общему состоянию глобальной экономики и стратегии развития России как страны условного «мира Запада», а российской элиты — как части западной элиты с отдельными локальными особенностями, связанными с генезисом капитала.
Этот подход перестал быть актуальным уже после кризиса 2008–2009 годов, когда страны постиндустриального ядра, сворачивая стратегию догоняющей социальной глобализации, перешли к новой модели отношений с пространствами периферии и полупериферии (к которым относится и Россия), основанной на максимальном использовании их потенциала как источника ренты, поддерживающей ликвидность глобальных финансовых рынков. Что и вызвало кризис глобализации, приведший, в свою очередь, к регионализации экономического роста и формированию региональных экономических фокусов, стремящихся к увеличению степени финансово-инвестиционного суверенитета.
Современная архитектура российской экономики не дает возможности полноценно встраиваться в перспективные региональные центры экономического роста на достойных условиях, сохраняя под национальным контролем инвестиционные ресурсы, в том числе ренту, получаемую от добычи природных ископаемых. Любые попытки ускорения экономического роста не дадут полноценного результата даже при достижении неких договоренностей с «коллективным Западом». Разрыв между объективной потребностью в новом подходе к пространственному развитию и неспособностью управленческого класса современной России его осуществить будет ключевым вызовом для России на ближайшие двадцать лет. А выстраивание в процессе пространственного развития социально-управленческой составляющей, способной преодолеть этот разрыв, и будет настоящим прорывом.
Дальний Восток: стратегия «среднесрочной паузы»
«Разворот на Восток» был важнейшим лозунгом, провозглашенным после 2014 года и поддержанным с организационной и финансовой точек зрения. Тогда была обновлена государственная программа развития Дальнего Востока и Байкальского региона, в первой редакции принятая еще в середине 1990-х, появилась концепция территорий опережающего развития, пилотным регионом для которой стал Дальний Восток. Активизировался ряд инвестиционных проектов. Принятые меры не привели пока к принципиальному изменению характера экономической ситуации в регионе, хотя и дали заметный импульс его экономическому развитию. Главными причинами этого стали не только хаотизированность экономических процессов и чрезмерная конкуренция различных лоббистских групп, имеющих принципиально различные экономические интересы при относительной слабости общефедеральной повестки дня, но и высокий уровень неэкономических рисков в регионе, сдерживающих приток частных инвестиций. Ключевым ограничением для превращения Дальнего Востока в фокус развития становится недостаточный уровень кадров. Ошибочной была попытка реализовывать программы стимулирования на фоне доминирующей на общефедеральном уровне концепции жесткого монетарного управления.
Не отрицая позитивное значение предпринимавшихся на общегосударственном уровне шагов по формированию на Дальнем Востоке точки экономического роста, прорывной сценарий развития региона сейчас маловероятен. Увеличение финансирования проектов развития Дальнего Востока в сегодняшней управленческой парадигме может стимулировать обострение системных диспропорций между дальневосточными и околобайкальскими регионами, что существенно ухудшит связность в ключевом для развития России и политической стабильности регионе. Остроту проблемы и возможностей жесткой общественной реакции, хотя и с элементами манипулятивности, показывает «казус» Култукского завода по бутилированию природной воды: при относительной экономической малозначимости проекта он стал источником заметной социальной напряженности.
В пользу пересмотра планов ускоренного развития Дальнего Востока говорят и геополитические тенденции. США успешно формируют в регионе ситуацию управляемой геополитической и геоэкономической коалиционной полицентричности, опираясь на экономический и военносиловой потенциалы малых стран. Этим создаются условия для смещения центра регионального экономического роста в Восточной Азии на юг, в сторону от КНР (и России), и усиления зависимости этого ключевого центра регионализированного экономического роста от американских инвестиций и доступа к ресурсам глобальной финансовой системы.
Это ставит перед Россией вопрос о переосмыслении механизмов встраивания в дальневосточный центр экономического роста и изменении соответствующих моделей экономического развития, не говоря уже о политических аспектах. России важно не превратить российский Дальний Восток в разменную монету в геополитических торгах КНР, США и их сателлитов, предотвратить его бесконтрольное встраивание в высокорентабельные углеводородные проекты и постепенное размывание федерального влияния.
На ближайшую перспективу ключевыми задачами для Дальнего Востока должны стать не столько ускорение экономического развития, сколько укрепление федерального присутствия и создание обновленной социальной базы для развития. Для этого необходимо достичь качественно более высокого уровня экономической и инфраструктурной связности Дальнего Востока и Прибайкалья, а также целенаправленно сформировать хотя бы базовый уровень корпоративного спроса на продукцию отечественного машиностроения. Стратегической же задачей становится в таком случае социальная реструктуризация региона, укрепление институтов гражданского общества, ориентированных на федеральные интересы, и создание новой социальной и кадровой среды. Только при наличии подобной экономической и социальной базы возможно дальнейшее усиление национального политического и экономического суверенитета в регионе.
Выбор фокуса трансформаций
Реализация целевых программ развития на окраинных территориях страны (Арктика, в целом северные территории, Дальний Восток, Прибайкалье) без изменения всего внутреннего экономического пространства тождественна политике, направленной на извлечение природной ренты для последующей ее виртуализации в глобальной финансовой системе. Подобный подход не дает возможности реализовать потенциал России как промышленно развитой державы, способной встраиваться в новые регионализированные центры экономического роста на более высоких технологических переделах. «Окраинная стратегия» пространственного развития создает серьезные риски втягивания экономических систем периферийных районов в процессы, протекающие в иностранных центрах экономического роста. Это приведет к подстройке экономической инфраструктуры под потребности этих центров силы, затем к изменению технологических и управленческих стандартов, а в перспективе — к утрате целостности системы экономического управления страной и возникновения эффекта экономической экстерриториальности. Простое увеличение инвестиций, даже в инфраструктуру, приведет лишь к обострению конфликта между носителями местных и федеральных интересов и к усилению вовлеченности внешних игроков, подрывающей экономический суверенитет.
Возможностей выбора геоэкономической ориентации у современной России оказывается не так много, что обусловливается тремя ключевыми факторами.
Первое. Относительная доступность лишь одного глобально значимого центра экономического роста — Прикаспийского — с его продолжениями в пространстве глобально значимого индустриальнологистического коридора Север — Юг. Все остальные регионализированные центры экономического роста находятся либо вне зоны прямой экономической и/или логистической доступности для России, либо присутствие связано с политическими рисками и ограничениями, как например, в отношениях со странами ЕС. О превалировании в отношениях с Европой политического компонента и необходимости именно политических уступок «коллективному Западу» как главного условия нормализации их хозяйственной деятельности в рамках евроцентричной геоэкономической модели открыто говорили крупнейшие российские бизнесмены на встрече с Владимиром Путиным.
Второе. Сконцентрированность возможностей политического и военнополитического влияния России на юговосточном направлении по вектору Восточного Средиземноморья. Это касается и возможностей, созданных в рамках постсоветской экономической интеграции (ЕАЭС) и иных форм взаимодействия («Каспийский процесс», «тройка» Россия — Иран — Турция). Но юго-восточном направлении есть реальная возможность начать выстраивать инфраструктуру для расширенного экспортного присутствия на уровне относительно высоких технологических переделов в промышленности и продукции сельского хозяйства, что затруднено по другим направлениям.
Третье. Ограниченность числа практически доступных отраслевых векторов, пригодных для роли фокусов пространственной модернизации. Не считая концепта «цифровой экономики», имеющей преимущественно сервисные функции, выбор такой: металлургия с доворотом отрасли в направлении новых конструкционных материалов, нефтехимия и химия органического синтеза, новые энергетические технологии и надстройка проходящих по территории России глобально значимых логистических коридоров, индустриальной составляющей.
Если исходить из этих критериев, то перед Россией стоит выбор между переносом центра экономического развития в приволжский или южноуральский регион. Оба эти узла имеют ряд важных положительных стартовых позиций:
— наличие значительной даже по сегодняшним меркам промышленной базы, возможность ее форсированной модернизации в соответствии с новыми технологическими и социальными принципами;
— относительно высокий уровень ресурсной обеспеченности, хотя в южноуральском узле этот фактор будет объективно более выражен;
— нахождение в пространстве глобально значимых логистических коридоров: приволжский регион — в пространстве индустриально-логистического коридора Север — Юг, южноуральский — одной из веток так называемого пояса совместного процветания Великого Шелкового пути;
— наличие объективно существующего запроса на внедрение новых экологических технологий и реализацию общерегионально значимых экологических проектов, что может дать дополнительный стимул социальной структуризации.
Несмотря на общую проблему, связанную с индустриальной деградацией последних десятилетий, по сравнению с Дальним Востоком Поволжье и Южный Урал имеют и несколько чисто экономических преимуществ, дающих возможность быстрее запустить процессы реиндустриализации и индустриального переформатирования. В числе этих преимуществ:
— сохранение остатков дееспособных предприятий в сфере переработки сырья и машиностроения, в том числе на высших технологических переделах;
— более высокий уровень кадрового потенциала, возможность его относительно быстрого наращивания;
— опыт осуществления крупных инвестиционных проектов в современных условиях по модели регионально-федерального софинансирования;
— наличие наукоемких производств, которые, несмотря на их зачастую «выставочный» характер, способны стать ядрами наукоемких кластеров;
— наличие дееспособных оборонных предприятий, обеспечивающих высокий уровень экономической устойчивости регионов и контроль со стороны федерального центра. Этот фактор особенно заметен в Поволжье;
— существенно большая степень ориентации промышленности на внутренний корпоративный спрос и импортозамещение как на низких технологических переделах, так и на более высоких.
Более выигрышно на сегодняшний момент выглядят перспективы смещения узла экономической консолидации в Южное Поволжье. Это сохранит относительно простую логистическую и управленческую связь с Центральным экономическим регионом, будет облегчен переток рабочей силы. Выбор в пользу южноуральского узла экономической консолидации на данном этапе развития будет означать слишком резкую перестройку всей экономической и управленческой системы, к чему система государственного управления будет не готова. Выбор в пользу южноуральского региона означают необходимость резкой активизации «евразийской интеграции» в Центральной Азии, к чему не готовы ни Россия, ни соответствующие государства. Хотя по сравнению с Южным Уралом Поволжье имеет большую уязвимость для политического манипулирования на этно-конфессиональной основе. Но фокус пространственного развития и дает возможность управлять этими рисками.
Формирование на Южном Урале нового общеевразийского узла экономического роста станет актуальным после 2028–2030 годов, когда, вероятно, можно будет говорить об относительной стабилизации Среднего Востока, а также о завершении геоэкономической переконфигурации Центральной Азии, открывающей новые возможности для реиндустриализации этого важнейшего региона для формирования благоприятной геоэкономической среды вокруг России. Превращение Южного Урала в ключевой пространственный фокус развития российской экономики станет ключом для усиления присутствия России на рынках Центральной Азии и далее — Среднего Востока.
Поволжье как пилотный регион пространственного развития
Формирование фокуса экономического роста в регионе Нижней Волги может быть связано только с плановой и комплексной реиндустриализацией Поволжья на новой технологической базе, обеспечивающей новый подход к энерго- и ресурсосбережению и формированию вокруг реального сектора новых социальных институтов, выполняющих функцию социальных лифтов.
Размещение фокуса экономического развития в Поволжье облегчается целым рядом факторов:
— развитый и структурно сбалансированный, а главное, относительно высокоэффективный реальный сектор экономики. Поволжье является центром нефтехимической промышленности России — отрасли, которая в обозримой перспективе останется важнейшим инструментом встраивания в глобальные экономические процессы. Именно в не-фтехимии и химии оргсинтеза у России есть наибольшие шансы выйти на более высокий уровень технологических переделов;
— наличие нескольких балансирующих друг друга экономических центров, дающих возможность реализовывать геоэкономическую многовекторность развития и обеспечивать внутреннюю конкуренцию за инвестиционные ресурсы;
— сохранение большого числа дееспособных машиностроительных предприятий, которые могут интегрироваться в единые производственные цепочки;
— относительно высокая энергообеспеченность, отсутствие потребности в форсированном улучшении энергобаланса на начальном этапе проектов;
— достаточная представленность элит Поволжья на федеральном уровне, наличие у нихо лоббистского и политического ресурсов для продвижения проектов развития.
Поволжский пространственный центр экономического роста привлекателен по многим критериям, не только экономическим, но и политическим. Реализация «модельного» проекта пространственного развития в этом регионе может существенным образом способствовать решению ряда социально-политических проблем:
— укрепление в регионе федеральных экономических интересов, что облегчит болезненный транзит в ряде субъектов федерации от региональной экономической анклавности к отраслевой системе структурирования экономических интересов;
— объективная потребность в преодолении демографического спада, оказывающего негативное влияние на геоэкономическую связность не только региона как такового, но и территории России в целом;
— формирование нового фокуса трудовой миграции с созданием уже на первых этапах развития проекта «фильтра» в виде выраженной потребности в относительно квалифицированной рабочей силе для задействования в сфере промышленности и в целом в реальном секторе экономике;
— предотвращение проникновения в регион сетевых политических и идеологических структур, привносящих в социальное и культурное пространство чуждые и потенциально деструктивные идеологические парадигмы. Реализация проектов, связанных с участием России в глобальном индустриальнологистическом коридоре Север — Юг, может привести к соприкосновению с сетевыми структурами, не заинтересованными в силу логики своего развития в укреплении государственной власти;— возможность резко усилить логистическую связность страны с учетом новых геоэкономических процессов. Поволжье, в частности Саратов и Волгоград, могли бы стать центрами «диагональной» системы логистики в европейской части страны;
— наличие ряда крупных общероссийски значимых образовательных и научных центров, имеющих в ряде случаев мировое значение и ориентированных на прикладные исследования. Поволжье должно стать новым центром технологического образования в России;
— возможность практической и экономически эффективной апробации новых экологических технологий с целью экологической реабилитации и Волги как водной артерии, и приволжских регионов. Поволжье — самый благоприятный регион для экономически осмысленного внедрения «зеленых» технологий и формирования на их базе социальных систем.
Ценность Поволжья как центра пространственного развития еще и в том, что оно может стать моделью для последующих крупных региональных программ, реализуемых в существенно более сложных политических и экономических условиях.
Дополнительные точки пространственного развития
Концентрация пространственного развития в регионе Поволжья, а точнее Нижнего Поволжья, не означает, что может и должен возникнуть только один новый фокус: должен формироваться единый вектор развития, вокруг которого могут развиваться иные узлы, меньшего порядка, которые могут стать приоритетными на следующем этапе развития. Уже сейчас возможно дополнить центральный проект целым рядом экономических фокусов «второго ряда», которые могут сыграть значительную роль на следующем этапе развития стратегии пространственного развития. В их числе:
— реализация проекта среднего, до 200 тыс. человек, урбанизированного населенного пункта с «плановой» экономической многопрофильностью в Восточной Сибири или на Урале и ориентированного на переселение жителей, находящихся в зоне техногенно неблагоприятных экологических условий. Россия должна доказать, что она способна создавать новые города, как это делали Российская империя и Советский Союз, демонстрируя новое, фактически цивилизационное качество развития страны. Регионами для строительства нового города могли бы стать Челябинская или Кемеровская область;
— смещение центра консолидации индустриальной части Центрального региона от Москвы, которая будет оставаться важнейшим политическим и финансовым центром, но перспективыдаже точечной ее реиндустриализации и наукофикации выглядят сомнительно. В качестве возможных центров формирования нового организационного узла возможны Тула или Рязань;
— проекты, связанные с реализацией «логистической диагональности», в особенности в зоне «Большого Урала» и в Забайкалье. Это, с одной стороны, даст возможность преодолеть «векторность» в развитии российских веток глобального логистического коридора Север — Юг, а с другой — увеличить потенциальный поток нетранзитных грузов, сделав логистический коридор менее зависимым от конъюнктуры отношений Китая и стран ЕС. Но этот проект даст прорывной экономический результат только после создания в Прибайкалье нового промышленного центра и новой точки экономической связности с Дальним Востоком.
Эти три блока пространственных проектов вполне могут стать основой стратегии пространственного развития на ближайшие десять лет, а с учетом выстраивания вокруг них системы хозяйственных и технологических связей — инструментом для запуска системы, которую можно было бы назвать «Импортозамещение 2.0», учитывая, что попытки запуска второй волны импортозамещения успехом пока не увенчались в связи с отсутствием стратегического заказчика высокотехнологического импортозамещения, в качестве которого российский бизнес выступать, по сути, отказался.
Цена конкурентоспособности
Пространственное развитие является эффективным, хотя и не совсем рыночным, что допустимо в современных геоэкономических условиях, инструментом обеспечения ценовой конкурентоспособности российской продукции. И возможные затраты на реализацию стратегии не столь велики, как кажется. Несмотря на рост общего объема инвестиций в нефинансовые активы с 11,4 трлн рублей в 2016 году до 13,3 трлн в 2018-м, на практике российская экономика просто не в состоянии единовременно освоить на некоррупционной и проектной основе значительные средств. Программы пространственного развития могли бы стать инструментом обеспечения прозрачной и экономически осмысленной проектности. Через них могло бы проходить до 25–30% инвестиций в основные фонды, то есть от 2,5–3 трлн рублей фокусных инвестиций в год в настоящее время, а в перспективе пяти—семи лет — до 4,5 трлн рублей в год. В реальности цифры инвестиций, большая часть которых будут государственными, окажутся, скорее всего, даже несколько меньше в силу ряда организационных и экономических причин, например нехватки квалифицированной рабочей силы, а также ограниченности организационноуправленческого потенциала. Хотя цифровизация систем управления дает определенные возможности преодолеть и эти ограничения.
По сравнению с важнейшими российскими инвестиционными проектами это много. Крупнейший на сегодняшний день инвестиционный проект «ЯмалСПГ», безусловно содействовавший пространственному развитию, укрепляя позиции России в Арктике, но в целом закрепивший ее присутствие в глобальной энергетике на уровне сравнительно низких технологических переделов, оценивается чуть больше чем в 1,8 трлн рублей за четыре очереди проекта начиная с 2013 года. Проект Восточной нефтехимической компании, заявленный к реализации НК «Роснефть», оценивался в 1,3 трлн рублей. Значительная часть этих средств была потрачена на закупки технологического оборудования за рубежом и, таким образом, была выведена за пределы российской экономики. С другой стороны, напомним, что профицит федерального бюджета за 2018 год составил более 2,7 трлн рублей, а нарушения в использовании средств, выявленные Счетной палатой по итогам 2017 года, — почти 1,9 трлн рублей.
Комплексная программа пространственного развития, становясь стимулом для выбора в пользу обновления технологических и производственных цепочек с выходом на более высокий уровень добавленной стоимости, будет более эффективным инструментом возвращения денег в российскую экономику, нежели стимулирование социального потребления — вариант «проедания» инвестиционных ресурсов при участии государства. Хотя встанет вопрос о механизмах финансирования и инвестиционного сопровождения проектов, что потребует пересмотра нынешней политики радикальной фискализации экономики.
Пространственное развитие на базе частно-государственного партнерства и соинвестирования, при котором основную инвестиционную нагрузку будет нести государство, может стать эффективным системным предложением российскому бизнесу. Либо окончательно докажет неспособность крупных российских предпринимателей к эффективной инвестиционной деятельности, а не только к управлению активами, созданными преимущественно в советское время и полученными «капитанами бизнеса» в результате неоднозначных экономических процессов 1990-х годов. Государство может и должно взять на себя значительную часть неэкономических и организационных рисков соинвесторов в рамках программы пространственного развития. Если же нынешняя экономическая элита и на этот раз попытается уклониться от предложения государства, то реализуемая программа пространственного развития вполне может стать эффективным инструментом выращивания в перспективе трех —семи лет нового крупного бизнеса, обладающего большей ответственностью перед страной и обществом и способного не только к управлению контролируемыми активами, но и к реальному системному инвестиционному развитию в условиях многоуровневой конкуренции.
Сопряжение Великого Шелкового пути, коридора Север—Юг и пространственное развитие. Формирование диагональной логистики
Центр регионального экономического роста в Восточной Азии усилиями США смещается на юг, в сторону от КНР и России
Геоэкономика пространственного развития
Источник: «Эксперт»
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl