Софико Шеварднадзе:

Я не русский человек, но живу в России довольно давно. И люблю ее очень глубокой и странной любовью. Любая мысль о переезде вгоняет меня в ужас, хотя, казалось бы, «мир моя устрица», и я могла бы жить, где угодно. Я часто ищу слова, чтобы сформулировать эту странную любовь, но всегда упираюсь в то, что ни один классик с точностью не может описать это неосязаемое чувство. И тут я оказалась на премьере «Аритмии», что не случайность. Я смотрю все фильмы Хлебникова, считаю его современным русским Иоселиани. Его фильмы для меня самое правильное прочтение русской души и сегодняшней российской реальности. Когда я смотрю их, неосязаемое становится для меня осязаемым. Я понимаю, за что, почему я так люблю эту страну. И разговор наш был про Россию, ее настоящее и будущее и про то, как все это сегодня осмысляется в кинематографе.

Вы знаете, что многие воспринимают вас как антипода Звягинцева? Даже говорят, что «Аритмия» – это некая анти-«Нелюбовь». Вас это раздражает или вам все равно?

Нет, мне не все равно. Мне кажется, что это неправильно. Я же по образованию киновед и понимаю, что простую личную историю двух людей нельзя сравнивать с философской притчей. Для Андрея отношения людей – это предлог говорить о том, что происходит в стране в целом. Его герои подчинены какому-то высказыванию, которое он хочет до нас донести. У меня такой задачи не было. Я, конечно, пытался делать максимально частную историю. Я не претендую на высказывание о стране.

Я предполагала, что вы так ответите, коллегиальность есть коллегиальность. Спрошу иначе. Вы же смотрите фильмы Звягинцева – вам его язык понятен, близок? Все-таки он не очень русский режиссер, он снимает так, чтобы быть понятым на Западе. И вот, пожалуйста, номинация на «Оскар»…

Знаете, выдающийся режиссер Акира Куросава считался в Японии прозападным режиссером, который, используя западный язык, продавал японскую культуру. На родине его вообще недолюбливают, считают, что он конъюнктурщик. Но на самом деле, международный, универсальный язык – это не хорошо и не плохо. Ты им либо владеешь, либо нет. У меня совершенно нет ощущения, что Андрей как-то специально делает фильмы с прицелом на Запад! Мне совсем не близок жанр философской притчи, я его просто не люблю в любом виде, кто бы это ни делал. Но Андрей делает это просто блестяще, и ни малейших сомнений в том, что он не конъюнктурщик, у меня нет.

А вы – очень русский, в моем понимании, режиссер и вообще человек очень русский – готовы в чем-то меняться, чтобы, скажем, получить номинацию на «Оскар»?

Невозможно ничего поменять, даже если бы я этого хотел. Мне кажется, в искусстве интересна только искренность. Условно: когда Спилберг делает «Челюсти» или «Индиану Джонса», то он, по-моему, максимально искренний авторский режиссер. А когда он делает «Список Шиндлера», то для меня это расчетливый, холодный человек, который выдавливает из меня слезы всеми правдами и неправдами. И вот это, по-моему, абсолютно конъюнктурное кино. Если я буду пытаться специально в себе что-то изменить, это же сразу будет считываться как подделка.

Когда я смотрю ваши фильмы, я вижу там крайнюю отчаянность, которая сталкивается с человечностью – и в конечном итоге нивелирует тотальную безразличность, нас окружающую. Я правильно читаю, ваша русская реальность такая?

Вообще, есть очень много путей изучать реальность. Саша Родионов, автор сценариев почти всех моих фильмов, научил меня многим важным вещам. В частности, он сказал: «Я никогда не буду описывать человека, в которого влюблен или которого ненавижу, – я поживу с ним дальше, пока не перестану его ненавидеть и не пойму его в комплексе. Или до тех пор, пока влюбленность пройдет, и я начну замечать, что он, например, ногти грызет, выпивает или иногда жмотничает». Когда ты влюблен или ненавидишь, ты просто слепнешь, ты описываешь не того человека, каким он на самом деле является. Тот же Саша Родионов приучил меня подолгу – полгода, год – собирать документальный материал. Он может потом вообще не понадобиться, не войти в фильм, дальше ты можешь все выдумать – но ты будешь опираться на какое-то знание, и это не даст соврать. Мне всегда интересно увидеть какой-то объем в людях. Вот в единственном из моих фильмов, который мне нравится, «Сумасшедшая помощь», была одна большая ошибка, о которой я очень жалею. Там есть такой персонаж – милиционер, и это воплощенное абсолютное зло. Сейчас бы я сделал из него обычного, очень бытового мента. А так он получился маской, а не человеком. Это вопрос не к замечательному актеру Игорю Черневичу, а ко мне, к тому, какую я ему задачу поставил, – скорее, такую плакатную.

Это не совсем ответ на мой вопрос. Вы делаете, я считаю, очень русское кино. Более точно, по моим ощущениям, ни один сегодняшний режиссер не передает эту реальность. Как бы вы сами ее определили? Какая она для вас?

Мне кажется, в России, на самом деле, две реальности. Есть московская реальность и реальность маленьких городков, поселков, деревень, далеких от Москвы. Вот сейчас для меня, как для москвича, реальность – это что-то, меняющееся с огромным ускорением. Помню, лет семь назад меня и других режиссеров пригласили на телеканал «Дождь» на часовую программу подискутировать, нужна ли в искусстве цензура. Там были Кирилл Серебренников, Лёша Попогребский, еще кто-то. Я тогда сказал: «Ребята, почему такой формат странный – час? Давайте быстро скажем, что цензура не нужна, и разойдемся, это две минуты максимум». Но вот уже года три, как цензура стала частью реальности. Кирилл под домашним арестом, Сенцов сидит. Сначала что-то казалось невозможным, потом это случалось раз в год, потом раз в месяц, и скорость изменений все нарастает. Все хуже, все страшней, и мы очень быстро к этому привыкаем. Реальность провинции вообще другая, там ничего абсолютно не происходит, единственное – какая-то мнимая стабильность действительно появилась: такой уровень чуть выше бедности, при котором люди как-то начали спокойно жить. Она их невероятно радует. Их очень хорошо можно понять. Как Москве всегда было все равно, что там в провинции, так и им абсолютно все равно, что происходит в Москве, что там за «болотная» история. Они просто вообще не понимают, что происходит.