Александру Пушкину — 225. Российские писатели рассуждают о поэте
Пушкин как герой «хрестоматии счастья», собеседник, друг и помощник взросления — о нем отечественные литераторы рассуждали охотно и часто, как правило, признаваясь в любви и отдавая должное таланту, но иногда, как Писарев и Маяковский, допуская колкости и панибратство. Специально для «Сноба» современные российские писатели рассказывают, как с годами менялось их отношение к поэту и что из его произведений хочется перечитывать чаще.
Кажется, что Пушкин был всегда. Независимо от времени, родители читают детям его сказки и повести Белкина, а дети в силу возраста недопонимают Людмилу и надеются, что Дубровский спасет Машу. На книгах Пушкина растут поколения, передавая потертые томики по наследству. Пушкина изучают в школе, у его памятников назначают свидания, его именем называют улицы, премии, рестораны — он самый что ни на есть народный поэт, образ, несмотря на это, не забронзовел. Пушкин — главный поэт и герой анекдотов — «все знает».
Писатель Андрей Белый в 1908 году рассуждал: «Все мы с детства обязаны хвалить Пушкина. Холодны эти похвалы. <…> Пушкин самый трудный поэт для понимания; в то же время он внешне доступен». Сложно поспорить с Белым: Пушкин кажется таким понятным, а кому-то — и простым, он не учит, не обличает, порицая за грехи. И при этом именно с ним — Пушкиным — получается подружиться, сродниться, и так хочется вслед за Цветаевой ревниво назвать своим. Именно его.
Леонид Юзефович:
Несколько стихотворений Пушкина и Лермонтова я знал еще до школы, так что к третьему классу способен был критически оценить серию неприличных детских анекдотов, героями которых выступали два светила русской поэзии, дневное и ночное. В школьном фольклоре 1950-х они учились в одном классе и сидели за одной партой. Пушкин был матерщинник и проказник, Лермонтов — простофиля, жертва его проделок. Кощунственность этих историй меня ужасала, в то же время оба небожителя, униженные напяленными на них шутовскими масками, в своем несчастье делались ближе и роднее — как Геракл в рабстве у Омфалы. Кто из них мне более ценен, я тогда не задумывался, но позже, в юности, сладострастно представлял, как у меня допытываются, люблю ли я Пушкина, и я с вызовом, протестуя против официальной табели о поэтических рангах, отвечаю, что Лермонтова — больше. После тридцати такой ответ немыслим. Пушкин настолько многолик и разнообразен, что остается нашим спутником и за чертой молодости. Его с запасом хватает на все возрасты. Очень условно, очень грубо говоря, мой личный, растянувшийся на всю жизнь маршрут идет от «Сказки о царе Салтане» к «Медному всаднику», а от него — к скромной прелести «Домика в Коломне».
Лирику Пушкина я знаю довольно неплохо, многое — наизусть. Перечитываю в основном поэмы и прозу, и тут меня часто ожидают открытия. Скажем, в «Домике в Коломне» обнаруживается оставшаяся в стороне от сюжета и раньше почему-то не привлекшая мое внимание гордая и несчастная графиня, с которой Параша, по воскресеньям встречается в церкви. Становится интересно: кто она? В чем ее таинственное горе? Лезешь в комментарии — и выясняется, что это знаменитая красавица Екатерина Буткевич, по бедности вышедшая замуж за польского графа Стройновского, богача и сенатора на пятьдесят лет ее старше, родившая больную дочь и ставшая затворницей в своем роскошном особняке на Фонтанке. Она выезжала лишь на воскресные службы в привычной ей с молодости Покровской церкви в Коломне, где ее и видел живший здесь после Лицея юный Пушкин. А то возьмешься за «Путешествие в Арзрум» и в приложенной к нему «Заметке о секте езидов» прочтешь удивительный главный тезис их теодицеи: «Они думают, что Бог повелевает, но выполнение своих повелений поручает власти дьявола».
Павел Басинский:
Я впервые по-настоящему прочитал Пушкина в 15 лет. До этого я, конечно, слышал его «Сказки» и стихи, что-то проходили по школьной программе, но именно по-настоящему прочитал в 15 лет. И это была «Капитанская дочка», которую почему-то заставил меня прочитать отец. Впечатление было ошеломительное! Во-первых, очень крутой авантюрный роман. Во-вторых, не знаю почему, но Петруша Гринев сразу стал мне близким другом. С тех пор таковым и является. А отношение к Пушкину менялось, конечно, с возрастом. Например, те же «Сказки», написанные в Болдино уже в весьма зрелом по меркам XIX века возрасте, я сейчас читаю совершенно иначе. Там столько жизненной мудрости и вселенской философии! В сущности, эти «Сказки» — законченная формула и модель мироздания. Говорить о них можно бесконечно, а можно просто перечитывать и буквально цепенеть от того, насколько с каждой прочитанной строчкой ты становишься мудрее.