Поэтика междустрочья
«Эзопов язык в русской литературе»: как и зачем писать намеками
В издательстве «Новое литературное обозрение» впервые выходит полная версия «Эзопова языка в русской литературе» поэта и филолога Льва Лосева — написанной вскоре после его эмиграции из СССР работы о том, как государственная цензура влияет на писателей и читателей.
Лев Лосев — поэт, литературовед, детский писатель, участник стоявшего у истоков ленинградского андерграунда содружества «филологической школы», близкий приятель Иосифа Бродского, его биограф и собиратель наследия. Диссертация «Эзопов язык в русской литературе (современный период)» — самая большая филологическая работа Лосева. С ней произошла странноватая история. Это вроде бы вполне классический труд, на который в обязательном порядке ссылаются исследователи советской литературы. Однако до сих пор он не был издан в полноценном варианте. В 1984-м в Мюнхене маленьким тиражом вышла сильно сокращенная англоязычная версия. Оригинальный же русский текст так и остался лежать в архивах, пока сравнительно недавно не попался на глаза антропологу Александре Архиповой (признана иностранным агентом). Она и подготовила работу к публикации, а также написала большое предисловие, перемещающее идеи Лосева из специфически литературного в общий социальный контекст.
Лосев защитил диссертацию в Мичиганском университете не то в 1981-м, не то в 1982 году (точная дата неизвестна). К этому времени он уже около пяти лет жил в Америке и как раз начинал преподавательскую карьеру. Защита для давно сложившегося и имеющего вполне устоявшуюся репутацию автора была, вероятно, делом скорее бюрократическим — необходимым для получения профессорского статуса. От лосевской работы есть ощущение текста, написанного немного впопыхах — не то чтобы для галочки, но с минимальными затратами. Таков же и избранный предмет: проблема, о которой отлично знает любой советский человек, близкий к литературе; произведения, которые свежи в памяти каждого культурного читателя, жившего в СССР 1950–1970-х годов.
Все это, впрочем, не недостаток. С точки зрения анализа кое-что в лосевской книге может выглядеть небрежным или устаревшим, но она ценное свидетельство определенного рода опыта. Это попытка взгляда на себя снаружи: советский интеллектуал осмысляет культурное существование своей среды, оказавшись в другом мире. Он пытается быть и субъектом, и объектом исследования одновременно. Тот немного аляповатый структуралистский язык, который использует Лосев, работает так же: будто, выйдя из интеллигентской кухни и встав за кафедру, надо спешно нацепить первый попавшийся костюм, даже если сидит он не очень. Новаторство лосевской работы не столько в методе, сколько в самом акте: он делает предметом разговора то, о чем открыто говорить было не принято, игру намеков и умолчаний. Это и есть «эзопов язык».
Эзопов язык — не столько определенная манера, сколько пучок приемов — стиль или, как пишет Лосев, метастиль, расцветающий в эпохи давления на литературу государственной цензуры: говорится одно, но подразумевается совсем другое; нечто вовсе не говорится, но читателям отлично понятно, что именно это имеется в виду. Это «нечто» — прежде всего критика того самого государства, которое не позволяет себя критиковать. Государства во всех его проявлениях: от террора и коррупции до усов и лысин его вождей.