Амурных дел мастер
Анна Толстова о том, за что в России любили Торвальдсена
В Эрмитаже в Пикетном зале Зимнего дворца показывают выставку «Античный миф в творчестве Бертеля Торвальдсена». Первая в России выставка великого датского скульптура должна была открыться год назад, к его 250-летнему юбилею, но отложилась из-за пандемии
Выставка «Канова | Торвальдсен. Рождение современной скульптуры», открывшаяся осенью 2019-го в миланских Gallerie d’Italia, частном музее банка Intesa Sanpaolo, оказалась последним хитом доковидной эпохи. В Милане удалось собрать около сотни скульптур из музеев всего мира, чтобы вспомнить о главном художественном чемпионате первой четверти XIX века — соревновании между Югом и Севером, между итальянцем Антонио Кановой и датчанином Бертелем Торвальдсеном, двумя поп-идолами наполеоновского времени, за мраморными автографами которых охотились все дворы и вся аристократия Европы, и Россия тут не была исключением. Более того, Эрмитаж — наряду с копенгагенским Музеем Торвальдсена — выступил основным партнером миланцев, что неудивительно: такой коллекции скульптур Кановы, какая сосредоточилась в Петербурге, еще поискать, и хотя Канова упорно не принимал приглашений приехать в Россию, ему все прощали, его обожали и засыпали заказами. Эрмитажную скульптуру Торвальдсена тоже возили в Милан, но ее было заметно меньше, что, видимо, пропорционально степени российской любви к датскому скульптору. Нынешняя выставка «датского Фидия» в Эрмитаже — вообще-то, первая в России — также не выказывает особой любви к своему герою, сделана сухо, без остроумия и фантазии. Впрочем, если вспомнить оперные фантазии, какими только что попытались оживить русскую классическую скульптуру XVIII — начала XX века в петербургском Манеже на выставке «(Не)подвижность», то любая сухость покажется предпочтительнее эдакой живости. Но зато эрмитажная экспозиция объясняет, почему в России Канова добился количественного и качественного превосходства над Торвальдсеном: потому что русская публика желала видеть в последнем первого.
Из копенгагенского Музея Торвальдсена, храма, усыпальницы и надгробного памятника главного датского гения в области изящных искусств, привезли только рисунки. Причем «станковых» рисунков, то есть законченных, отделанных до блеска акварелью с белилами и предназначенных для показа и подарка, здесь всего два. Один — суровый профильный «Автопортрет» в духе скульптурно-рельефной графики другого немецко-датского гения, Асмуса Якоба Карстенса, обожаемого Торвальдсеном — и не им одним. Одинокий бунтарь Карстенс, прославившийся незадолго до смерти в Риме грандиозными рисунками — в том числе «Пространством и Временем», в котором современники увидели иллюстрацию к идеям Канта, над чем изрядно потешались в переписке Гёте с Шиллером,— умер от чахотки во цвете таланта, и лишь тогда Гёте пересмотрел свое отношение к ушедшему художнику-интеллектуалу, найдя в нем нечто близкое собственному пониманию