Властитель «страны грез»: жизнь и таинственная смерть баварского короля Людвига II
Какие бы парадоксы и тайны ни сопровождали как жизнь, так и смерть Людвига II, бесспорно одно — память о нем не умрет до тех пор, пока в альпийских горах будут стоять его замки
«Есть тайны, которые не позволяют себя разгадать», — писал Эдгар По. Теперь, пожалуй, действительно никто никогда не ответит на вопрос, что же на самом деле случилось июньской полночью 1886 года на берегу горного озере Берг, когда жители Баварии мирно спали. Спали, не предполагая, что в это время кучка ошарашенных людей, освещая фонарями мертвое лицо человека, вытащенного с мелководья, с ужасом узнает в нем своего короля.
И если бы только смерть баварского монарха Людвига II была таинственной! Чем глубже вникаешь в дошедшие до нас подробности его жизни, тем больше склоняешься к мысли: как не похожа эта жизнь на реальность! И только величественные замки — гигантские фрагменты задуманной им «страны грез» — неопровержимо свидетельствуют о том, что все было на самом деле.
Примечательно, что сильных мира сего, вспоминавших о детстве как о счастливой поре жизни, очень немного. Наш герой не входил в их число. Невзирая на то что юный кронпринц воспитывался в обстановке, где всякое проявление собственной воли весьма недвусмысленно пресекалось, а естественное желание тепла и понимания высмеивалось, он очень скоро научился не тяготиться одиночеством.
Людвиг с увлечением занимался историей и литературой. Там, среди навсегда ушедших или вовсе не существовавших героев, юноша искал и находил себе и друзей, и образцы для подражания. С его богатой фантазией он легко сумел развить в себе способность перевоплощаться в величественные, полные высокой доблести персонажи.
Особую радость и гармонию с окружающим миром он испытывал, если вдруг ему выпадала возможность улизнуть от льстивой толпы. Чаще всего это удавалось, когда двор, покинув мюнхенскую королевскую резиденцию, переезжал на лето в один из загородных дворцов. Тогда подругой не по летам серьезного кронпринца становилась альпийская природа. Голубые озера со стаями белых лебедей, горные вершины и ущелья — вот что было юношеской любовью Людвига.
Но что естественно для поэтов и трубадуров, вовсе не годится для тех, кто рожден быть властелином. Отец заставлял юношу ездить на охоту. У того вид убитых косуль вызывал припадки. На парадных обедах и приемах наследник откровенно скучал, хотя в длинном перечне светских удовольствий все же нашлось то, что превратилось у него в настоящую пожизненную страсть. Театр! В день, когда Людвигу исполнилось шестнадцать, состоялась премьера оперы Рихарда Вагнера «Лоэнгрин». Он испытал глубочайшее потрясение от увиденного на сцене и услышанного в музыке — все оказалось так близко его собственному миру ирреальных образов и фантазий.
Желание ближе познакомиться с композитором овладело Людвигом, однако отец вовсе не намерен был потакать фантазиям сына. Он настоял, чтобы тот окончил университетский курс, и затем стал усиленно приобщать наследника к делам государственным. Частенько брал его в поездки по стране, поручал решать не слишком ответственные задачи, и все это оказалось очень кстати — Людвигу не исполнилось еще и 19, когда судьбе угодно было сделать его королем.
Коронационные торжества в Мюнхене вернули в город давно забытое веселье. Когда юный правитель восходит на престол, это невольно вызывает ассоциации с наступающей весной. Всеобщий восторг вызывала и редкостная внешность Людвига — высок, строен, изящен. Бледное худое лицо с печатью необыкновенного благородства и глаза — широко раскрытые, как бы не замечающие окружающего.
Этой счастливой внешностью Людвиг олицетворял извечную мечту простого человека об идеальном правителе: добром и справедливом. Таковыми, пожалуй, были намерения и самого Людвига. Вопреки ожиданиям придворных, не видевших в странном юноше никаких задатков монарха, молодой король очень быстро входил в курс дела.
И пусть Людвигу приходилось учиться править буквально на ходу, он проявлял недюжинную хватку, остроту ума и изумлявшую всех работоспособность. Что неприятно удивляло сановников, так это его неприступная манера держаться. Малейшая попытка сделать отношения с ним более доверительными тут же пресекалась. Вместе с тем всем бросались в глаза его обходительность и дружелюбие в отношении с низшими: прислугой, горожанами и крестьянами.
В этот начальный и, очевидно, самый светлый период правления молодого монарха народное мнение о нем, как о человеке простом и великодушном с низшими и знающем истинную цену озолотившимся вельможам, сформировалось прочно и надолго. Двадцать два года Людвиг был на баварском троне. И ничто не могло поколебать этого убеждения.
Этот первый период правления выдавал в Людвиге осторожного, не по летам дальновидного политика. Он не уволил никого из старых министров, предпочитая избавить народ от резвых реформаторов. И придерживался прежнего государственного курса, лишь корректируя его.
Желая сделать управление государством более эффективным, Людвиг оставался чрезвычайно открытым для обсуждения деловых вопросов со всеми и каждым. Едва ли какой европейский монарх отдавал такую массу времени аудиенциям, получить которые было просто и рядовому баварцу.
Но государственные дела, которыми король занимался на диво энергично, все-таки не могли отвлечь от того, чем была наполнена его душа. В ней звучала музыка Вагнера. Людвиг повелел разыскать композитора и от своего имени предложил тому высочайшее покровительство. Вагнер немедленно откликнулся и приехал в Мюнхен, сочтя это предложение концом своих скитаний по всей Европе в поисках спасения от кредиторов.
В то время Вагнеру было уже за пятьдесят, он в расцвете творческих сил, но дела идут из рук вон плохо — ему мешает репутация безумного мечтателя и скандалиста, с которым невозможно иметь дело, а еще расточителя, которому нельзя давать в долг. В Париже, где публика ищет в музыке лишь развлечения, его оперы проваливаются. Антрепренеры искажают смысл сочиненных им мистерий. Критики ополчаются на его сочинения. А певцы не желают учить длинные и трудные партии.
Поэтому приглашение Людвига воспринялось Вагнером как знак судьбы, зовущий подняться почти из праха. И баварский владыка не обманул его ожиданий. Причем в отношении короля к бедственному положению композитора не было никакого тщеславия. Людвиг и вправду искренне проникся его идеями о высоком предназначении искусства. Король уготавливал Мюнхену роль всемирного музыкального центра.
В своей одержимости любимой идеей король не замечал, как мрачнеют лица его сановников. В окружении монарха появилась личность, вызывавшая общую ненависть, — Вагнер. А ненавидим он был за то, что сделался другом короля, имел на него огромное влияние и к тому же получал весьма солидное ежемесячное вознаграждение.
Понимая, что разлучить короля с Вагнером будет непросто — слишком строго обозначил Людвиг дистанцию между ними и собой, сановники прибегли к коварному и, как оказалось, верному приему — распространению сведений, порочащих композитора. Осознавая, что авторитет Людвига в народных массах слишком велик, винили во всех неприятностях не короля, а «алчного иностранца».
Прегрешения, приписываемые ему, разрастались как снежный ком. В газетах началась настоящая травля. Придворные считали, что Вагнер преследует определенные политические цели и насаждает либерализм, духовенство возмущалось его безбожностью, бюргеры, дрожавшие за свой кошелек, были уверены, что Вагнер подослан недругами Баварии, чтобы разорить казну.
Степень недовольства общества, отраженная в докладах сановников, многократно преувеличивалась. Людвигу докладывали, что ни сегодня завтра в Мюнхене вспыхнут серьезные беспорядки и ситуация выйдет из-под контроля. Создавалась очень подходящая ситуация для того, чтобы обдать не по летам самостоятельного короля холодным душем и впредь отучить меценатствовать. Действовали слаженно и сообща.
Казначей вежливо отказался выдать Людвигу 7 миллионов марок из королевской казны на постройку театра. Тот обратился к ландстагу за ассигнованием из государственных сумм. И опять получил отказ. Власти столицы Баварии повели себя точно так же. Людвиг пробовал настаивать. Тогда ему намекнули, что завтра его дворец может оказаться окруженным морем разъяренных людей, а защищать его будет некому. Стоит ли подвергать свой трон опасности из-за такой безделицы, как театр?
Король был потрясен. Рушились его мечты. Город бюргеров сделал свой выбор. Хуже того, в душе молодого короля оказались затоптанными первые пробившиеся ростки доверия к людям. Если бы он начал с модернизации армии, закупки оружия, строительства фортификационных сооружений, с войны, в конце концов, никому бы и в голову не пришло упрекать его в тратах.
Глубоко оскорбленный и замкнувшийся Людвиг продолжал защищать Вагнера с истинно королевской непреклонностью. Он не струсил, не стал заигрывать с толпой, не поспешил — на что и рассчитывали — избавиться от композитора, дабы помириться с народом. Напротив, король убеждал Вагнера, что ни в коем случае нельзя сдаться на милость обывателя и отменять давно намеченной премьеры «Тристана и Изольды».
Вагнер же был крайне удручен всем происходящим, почти не выходил из дому, ограничиваясь обществом лишь единичных, оставшихся верными друзей.