Трижды королева: как Хелен Миррен работала над ролями британских монархов. Фрагмент свежей биографии актрисы
В конце марта в издательстве Masters выйдет книга Лилии Шиттенбург «Хелен Миррен: Не называйте меня “мэм”». Автор, театральный и кино-критик, подступилась к фигуре особенно важной для российского зрителя: Хлен Миррен в России знают давно, любят, следят за ее творчеством, относятся даже чуть ревниво – памятуя о ее корнях. Однако карьера Миррен куда интересней, извилистей, чем кажется из России – долгое становление, поиск нужных ролей, поиск индивидуального почерка. Специально для нас Шиттенбург как раз и создает такое «Введение в Хелен Миррен», которое позволит читателям познакомиться с великой британской актрисой заново. «Правила жизни» публикуют главу «Трижды королева Англии», где рассказывается как Миррен работала над ролями королев.
В 2005-м Хелен Миррен едет в Литву. Там за короткий срок Том Хупер (уже работавший с ней на «Главном подозреваемом) снимает малобюджетный (поэтому и Литва) минисериал «Елизавета I» (по сценарию Найджела Уильямса). Миррен наконец с полным правом и по делу примеряет рыжий парик и пышные испанские воротники английской королевы-девственницы. Елизаветинский период истории — самый изученный британским кино и телевидением, соперничать с ним может только предшествующий, с шестью женами Генриха VIII. Благодаря Шекспиру, Шиллеру, Бетт Дэвис и романтическому перстню лорда Эссекса, публика знает все о проблемах с престолонаследием, казни Марии Стюарт и Великой Армаде. Поэтому эту всем известную историю можно начать с середины: Елизавете 46 лет, на троне она уже двадцать, ей сватают в мужья герцога Анжуйского, личный врач королевы доктор Лопес (которого, по слухам, Шекспир пожалел в «Венецианском купце») осматривает женские органы Ее Величества, уверяя Тайный совет, что королева девственна и еще может рожать. Елизавета — Хелен Миррен — все это время лежит на постели с выражением бесконечного сосредоточенного терпения на лице, ее острый профиль задран вверх, черные бусины глаз устремлены в потоблок (актриса надела «исторически достоверные» линзы). Эта женщина отдала служению своей стране буквально все, без остатка, включая самые интимные части. Драма, разворачивающаяся в матке Ее Величества, важна не менее, чем буря, унесшая испанские корабли на шотландские скалы. Собственно, они сродни.
Елизавета Английская — роль, которую рано или поздно играют многие великие актрисы. Гленда Джексон в знаменитом сериале прошла путь от угловатой девчонки до идола, почти расчеловеченного могущественного символа строящейся империи. В ее истории были и любовь, и казнь Эссекса, но она всегда «была замужем за Англией». Флора Робсон играла драму вечного недостатка женской красоты и счастья и вынужденную сублимацию. Бетт Дэвис блистала оттенками психопатологии и усаживала на английский престол очередную Иезавель, мучительницу и мученицу. Джуди Денч была — как это нередко с ней случалось — единственным взрослым в округе и, поправляя елизаветинские фижмы, изрекала: «Хочешь сделать хорошо, сделай все сама!» Энн-Мэри Дафф, играя молодую Елизавету, добавляла ей свободолюбия и целеустремленности Жанны д’Арк.
Елизавета Хелен Миррен не «замужем за Англией». Она и есть — Англия. Ее связь со своей землей, своим народом, своим парламентом и своей короной абсолютны и нерасторжимы: недаром мятежники мутили народ «Ричардом II» — поверженный шекспировский король ощущал свое королевство точно так же. Поэтому — а не только по милым «чисто женским» причинам — так важно, счастлива королева или нет, влюблена ли, радостно ей или грустно: проблемы престолонаследия актуальны, но не первостепенны, от настроения Ее Величества зависят погода и урожаи в королевстве Ее Величества. Миррен не играет тяжесть короны, «величественность», груз королевских забот, дамские капризы, нарциссизм или годами выпестованный эгоцентризм — все это по отдельности не имеет смысла, королева совершенна в своей «самости» и «ослепительной сингулярности», она — не набор функций, свершений, преступлений или настроений, она — живая женщина. Чем меньше она доказывает, что имеет право сидеть на английском престоле, чем простодушнее сияет от счастья, чем оглушительнее орет на придворных, чем смешнее куксится, чем горше плачет в окружении своих лордов, чем забавнее прыгает в танцах, — тем очевиднее, что это ее трон и ничей больше: никто не посмел бы проделывать все это, не будучи английской королевой. Актрисе требуется лишь полнота физического присутствия и удивительное, мало кому доступное, безусловное, абсолютно естественное осознание ежесекундной ценности собственного бытия. Дух, воплощенный в маленьком теле этой женщины, и есть Англия. Ее отнюдь не только на физическом уровне пугают и возмущают бесконечные покушения на ее персону — это в строгом смысле слова государственная измена. Точно так же и вторжение Испании, и бунт Ирландии — это не просто государственные дела, это источник физической боли, ее тело — тело Англии.
Елизавета тоже могла бы, по примеру Джейн Теннисон, потребовать, чтобы ее не называли «мэм», а только «босс» или «шеф». Она точно имела на это право, искусно управляя «командой», многие члены которой остались известны публике поименно и через несколько столетий: графа Лестера в сериале сыграл Джереми Айронс, лорда Берли — Йен МакДёрмид, Уолсингема — Патрик Малахайд, Сесила-младшего — Тоби Джонс. Королеве не нужно было «делать все самой» — у нее был Тайный совет, а у Хелен Миррен — выдающиеся партнеры. Ее Елизавета была экстраординарным боссом, чутко руководя этими невероятными индивидуальностями: Миррен великолепна, отражая, «зеркаля» каждый монолог и каждую микрооценку своих советников (пока они думали, что отражают ее), она не столько выслушивала и повелевала, сколько прочувствовала их, будучи связана со своими придворными не только интеллектуально, но и эмоционально: это были ее немолодые уставшие «мальчики», ее «убойный отдел» дворца Уайтхолл. Английский парламент, раз за разом получающий свою долю внимания королевы, упрямствует, жалея денег, но падок на лесть и готов смеяться над шутками неотразимо обаятельной, по-королевски любезной хохотуньи, которая вьет из суровых британских еще-совсем-не-джентльменов необходимые короне веревки.
В роли Елизаветы особенно бросается в глаза девичья повадка Хелен Миррен: королева немолода, ее платья тяжелы (хотя и не так, как могли бы, будь бюджет повнушительней), а она по-девчоночьи легко и застенчиво скачет в придворных танцах, мило кокетничая с запертым шкафом (за его решеткой притаился неофициально прибывший герцог Анжуйский), упивается доступными ласками сначала Лестера, потом Эссекса, полностью отдается головокружительным мечтам и воспоминаниям (чувства такого рода позже назовут романтическими) и целуется взахлеб, строго блюдя при этом королевскую невинность с ужимками школьницы. Молодая грация и живость, присущие актрисе, в этой роли работают на персонаж буквально — это следствие вынужденного двусмысленного положения королевы-девственницы, многолетние приемы, позволяющие ей сохранять душевное и физическое равновесие. Елизавета Тюдор не прожила свою взрослую женскую жизнь — поэтому она иногда выглядит, как девушка, и ведет себя, как девчонка.
Однако стоит ситуации стать опасной или трагичной — принимать удары судьбы и отдавать приказы будет не девочка, а фантастическая особа с «сердцем и желудком короля», женщина, чья проницательность, мудрость и многолетняя привычка к разочарованиям далеко превосходят обычный человеческий опыт. Быть королевой — не обязательно не иметь пола, но точно — не иметь ни возраста, ни предсказуемого темперамента. Она влюблена в графа Эссекса — немудрено, весь мир влюблен в графа Эссекса (Хью Дэнси сыграл, вероятно, самого очаровательного и точно самого уязвимого Эссекса в истории). Ей нужна любовь: будучи влюбленной, королева быстрее живет и лучше соображает, вникая и разрешая португальский вопрос за считанные минуты. Она может ночи напролет играть со своей новой игрушкой в карты, слушать галантный вздор, бороться с собой, пытаясь не потерять голову вовсе, и любоваться красотой, молодостью и хрупкостью: «Юность — бьющийся товар», сказал мастер Шекспир, королева знает это наизусть. Она в слезах и истерике может взбаламутить весь двор, заставив искать удравшего на подвиги мальчишку, — но все это не помешает ей принять Эссекса, провалившего ирландское дело и ворвавшегося в покои королевы в неурочный час, именно так, как о том свидетельствует английская история. Она еще гладит его по хорошенькому измазанному грязью личику, еще слушает про любовь, еще шепчет что-то утешительное, но главное она уже услышала: «перемирие». И вот она уже забыла, что готова была умереть, лишь бы он не увидел ее в ночном чепце на жидких старческих кудрях, она еще настойчивее треплет бедного мальчика по плечу и убеждает пойти спать, еще уверяет его в своей любви — а в темных, лишенных блеска глазах уже произошел некий щелчок, и королева моргнула всего один раз, навсегда прощаясь со своим фаворитом. Любовь любовью, эмпатия эмпатией, но мы же помним, что работа важнее всего. Не меняя направления движения, Елизавета стремительно шагает за убегающей от нее камерой, на ходу застегивая пуговички ночного халата — надо решать ирландский вопрос, романтическая ночь кончилась, Эссекс «зарезал сон», теперь его черед спать, вот только сон будет вечным. Царственная Бесс, «Глориана», как именовали ее льстивые придворные юнцы, превращается в Елизавету I, главу государства и опору церкви. Мисс Миррен играла оборотней и пострашнее.
В роли Елизаветы Миррен демонстрирует временами такой накал страстей, такую звериную ярость, словно с цепи сорвался геральдический лев, — так на экране она не играла никогда. «Вы думаете, что женщины добрее и нежнее мужчин? — иногда даже господа из Тайного совета поражают своей тупостью, и ей приходится втолковывать им основы, не теряя, благослови Господь ее душу, терпения. — Так вот: мы, женщины, забыли о жестокости больше, чем вы когда-либо узнаете». За двухминутную сцену, в которой королеву пытаются убедить в заговоре Марии Стюарт, Миррен успевает всплакнуть, осушить слезы, собраться, не просто «прочесть», а вскрыть до потрохов каждого из своих хитроумных лордов, раздавить презрением предателя, ужаснуться собственному приступу дикой злобы, осознать его истоки, попытаться оправдаться перед Богом и лордом Берли (у МакДёрмида глаза наливаются слезами и высыхают синхронно с королевскими), выпустить из глубин души зверя, загнать его обратно, в отчаянии стуча маленьким кулачком по своей затянутой в корсет груди. И снова всплакнуть — о друзьях, которых нет рядом, и о собственной участи, исключающей возможность простой христианской доброты. Последняя мысль ее доконает, и она бросится на шею Берли, оторвавшись менее, чем через секунду, — нельзя, этого тоже нельзя.