"Собиратель рая": фрагмент нового романа Евгения Чижова
Евгений Чижов написал роман о сыне-барахольщике, который ищет потерявшуюся мать с болезнью Альцгеймера. К этому простому и прочному сюжету Чижов добавляет историю о потерянном рае: сын собирает уцелевшие артефакты и через них пытается приблизиться к нему, а мать просто забыла, что была из него изгнана и ей нужно просто попасть домой — в квартиру в проезде Художественного театра. Этот рай для них — Союз Советских Социалистических республик. Esquire выбрал фрагмент, где герой скитается в поисках по Москве и вспоминает совместный поход к врачу.
Он шел, пряча лицо от ветра и удерживая рукой полу распахивающегося дафлкота — когда Валера вцепился в пальто, оторвалось несколько верхних застежек, так что дафлкот, и прежде бывший ненадежной защитой, стал продуваем насквозь. К счастью, сделалось немного теплее, а может, это спиртное в крови не давало Кириллу замерзнуть. Каким-то неведомым ему образом оно взаимодействовало со снегом, ветром и тьмой, повышая степень опьянения, его заметно шатало, ноги подкашивались, норовили поскользнуться на ровном месте. В конце концов он упал, а поднявшись, долго отряхивался, говоря сам с собой вслух: “Ба, да ты никак пьян?! Надо же! Какой стыд! На кого ты похож? И пальто порвал… Куда это годится? Как в таком виде ты собираешься искать свою мать? Которую неведомо где носит! Потому что она ни черта не соображает! И ни хрена, мать ее, не помнит!” Он хотел еще раз позвонить домой, но выронил телефон в снег, с трудом нашел, потом с нарастающей злостью слушал длинные напрасные гудки, рисуя себе теплые комнаты, где они раздаются, полные ждущих его неразобранных вещичек…
Вперед, вперед, шевелись! Не настолько же он пьян, чтобы уснуть в сугробе или на скамейке, как Витёк! Кто тогда о нем позаботится, кто отнесет на себе в теплый подъезд с синими стенами, чтобы он не замерз насмерть? Некому о нем позаботиться, поэтому нужно собрать волю в кулак и идти, идти. У него же был план, продуманный метод, он хотел пройти по маршруту обычных прогулок матери, потом увеличивать круги, а вместо этого забрел в этот глухой район да еще набрался. Кирилл шел мимо пустыря, вдоль которого они тащили Витька, но он все никак не кончался, пока Кирилл не задумался, тот ли это пустырь. Тот был по правую сторону, и этот тоже, но теперь-то он идет назад, значит, пустырь должен быть слева, а раз он справа, выходит, это уже другой. Чем один пустырь отличается от другого, кроме объема снежной пустоты, откуда задувает в самую душу ветер из тайги или тундры, из бескрайних бесчеловечных пространств, где теряется и гибнет любая надежда? Кирилл остановился, огляделся. Вдоль сияющей безлюдной улицы уводила взгляд цепочка все более мутных фонарей, чем дальше, тем теснее жмущихся друг к другу, пока они не сливались в размытое пятно далекого света, тонущее в сплошной необъятной пелене. Мимо проехала машина, и, по мере того как дымными багровыми огнями удалялись ее фары, Кирилл чувствовал, как все глубже, все безнадежней проваливается в эту ночь.
В снегопад улица казалась затерянной не на окраине города, а на окраине Вселенной, в глухом углу мироздания. Найти во Вселенной потерявшегося человека не было ни одного шанса, слишком мал человек в сравнении со снегопадом. Мысль о том, что он может вообще никогда не найти мать, была из тех, которые невозможно додумать до конца: в такую недоступную воображению тьму они уводят. Хотя то, о чем страшно думать, было, в сущности, очень простым: в огромном городе ежегодно пропадают без следа десятки, а может, сотни людей, потом, случается, их находят, а чаще спустя время находят то, что от них осталось. Или не находят совсем ничего. Или то, что уже не поддается опознанию. Да и кому охота возиться с этим опознанием? Но мать. по крайней мере, опознают, подумал Кирилл (точнее, это подумалось само, помимо его воли, он этого