Музыка: Shortparis
Shortparis — ошеломляющий музыкальный коллектив, уничтожающий жанровые рамки. Именно искусствовед Николай Комягин и его команда лучше всех подходят под определение «самая модная группа Петербурга с бешеной энергетикой».
Главный редактор Яна Милорадовская и музыкальный обозреватель «Собака.ru» Дмитрий Первушин определили SHORTPARIS как новых героев и решили потребовать у группы манифест. Наивные. И вот что у них получилось.
Яна: Журналисты ждут от вас манифеста, откровения от SHORTPARIS. Но вы не удовлетворяете этот запрос — и, кажется, вполне сознательно. Зачем вам вообще интервью?
Николай: Это хороший вопрос. Мы контролируем создание трека: пока мы его не вычистим, не сделаем в хорошем смысле стерильным, мы его не предъявляем. Мы дотошны в отношении нашего звучания и сводим с ума звукорежиссеров. После ночных сессий, перезаписи по сто раз — еще быстрее, еще лучше, нет, заново! — мы находимся на грани отношений, люди изнасилованы совместной работой. А интервью мы контролировать не можем. Потому что: а) это режим импровизации и б) мы не можем контролировать собеседника.
Яна: Контроль идет на пользу?
Николай: Не знаю. Но недавно мне написал звукорежиссер, который сводил наш альбом «Пасха», и признался, что тогда во время работы он нас ненавидел, а сейчас осознает, что был погружен в большой и значимый процесс. И теперь он даже тоскует по нему, этого процесса ему не хватает. Почему Россия тоскует по Сталину, может быть? Переживание репрессий — это переживание чего-то большого, великого. То есть нечто, связанное с колоссальным напряжением, мы привыкли воспринимать как нечто большее, чем мы, а значит, достойное уважения. Абсурд, конечно, но человеческое восприятие часто работает именно так.
Яна: Перфекционизм на грани с маниакальностью и контролем — таким и должен быть творческий процесс?
Николай: Он может быть разным, но могу сказать, что к своим тридцати двум годам я понял, что делегирование полномочий в творчестве ничем хорошим не заканчивается. Как следствие, приходится брать под свой контроль многие детали, нюансы, навязывать что-то людям. И только тогда ты относительно доволен результатом.
Яна: Процесс или результат — где вам комфортнее?
Николай: Музло, которым мы занимаемся, — как короткий метр. Такой режим творчества, когда ты регулярно получаешь результат и, как следствие, регулярно получаешь обратную связь на него. Это важно. Коллеги из Музея этнографии недавно выпустили каталог: они делали его двадцать лет, это колоссальный труд. Я бы в таком режиме работать не смог: положить большую часть своей жизни как жертву и получить результат спустя многие лета. Хотя наш второй альбом, «Пасху», мы писали четыре года.
Яна: Есть мнение, что для того, чтобы совершить что-то великое в творчестве, нужно запереть себя в башне из слоновой кости, не выходить оттуда, доведя себя до истощения. И рано или поздно это может дать свои плоды. Очевидно, что вы намерены сделать что-то великое. Не подумываете ли вы о такой модели существования?
Николай: Нужно у всех спросить, и у всех, я думаю, будут разные ответы. Мне кажется, что я исповедую именно такую модель, перманентно навязываю ее ребятам и перманентно от них получаю под дых из-за этого. Не всегда они готовы отменить дела ради творческого процесса.
Павел: Предел моих мечтаний, чтобы мы уехали из дома, как популярные группы моей юности, пропали для цивилизации на несколько месяцев и сочинили новый материал.
Данила: Я как раз за то, чтобы запереться в башне: я думаю, мы к этому уже идем и мы к этому придем. Да, к сожалению, мы вынуждены отвлекаться на бытовые моменты, на социальные истории. Но самый большой вопрос: сконцентрирован ли ты, вся ли твоя энергия направлена в одну сторону? Запирание в башне должно происходить внутри, на уровне твоего отношения, внутренней энергии, которую ты тратишь на нужное тебе дело. В трилогии Нолана про Бэтмена есть история про колодец и веревку: веревка не может помочь выбраться Бэтмену из колодца — помогает только страх, ведь возвращаться назад, на дно колодца, не хочется. И только отказавшись от веревки, от страховки, а значит, от страха, он выпрыгивает наружу. И, мне кажется, я отказался от веревки, у меня в принципе нет такого понятия, как путь назад. Внутренне я отказался практически от всего. Если есть возможность иметь личную жизнь и работу — прекрасно, если нет — ну, тоже прекрасно, зато я могу заниматься музыкой.
Яна: Что нужно для того, чтобы сделать решающий скачок из колодца?
Александр Ионин: Ну, надо иметь определенную мотивацию и ноги как минимум, чтобы отталкиваться ими наверх, где наверх — это вектор, и означает он движение от той точки, в которой ты находишься, не назад, в обратную сторону, а в противоположную обратной стороне. Наверх, вперед — как угодно. Туда, куда ты хочешь прийти, — к достижению своих целей, к реализации амбиций.
Николай: Мне нравится мифологема, которую описал Данила, она красивая. Я внутри даже сказал «вау», как он это слепил, связал? Но я с ним не согласен. Не согласен, что нужна исключительная мотивация, например страх, и тогда мы способны на колоссальное преодоление. Мне кажется, это попахивает романтизмом XIX века.
Данила: О да.
Николай: И, соответственно, чем-то сладким. И гниющим.
Данила: Я известный романтик.
Николай: Сказал Данила, поглаживая себя по панковскому ирокезу. Но, возвращаясь к башне, мне было бы интереснее жить в мире и работать с людьми, которые могут волевым актом, усилием погружать себя в оптимальное, продуктивное, рабочее состояние. У меня есть ощущение, при всей моей любви и нежности к музыкантам SHORTPARIS — и, я думаю, они это знают, я не хочу их обидеть — мне кажется, они не умеют работать. На самом деле, и я очень сильно избалован и не умею работать. И, к сожалению, среда, в которую чаще всего я погружаюсь, не избалована трудоголизмом. Славное марксистское понятие «труд» во всей его поэзии и даже романтике очень зря девальвировано.
Яна: В какой момент вы чувствуете себя максимально самими собой?