Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Лиза Шакира: «Умение признавать свой страх очень облегчает любую работу»
«Сериал «Контейнер», конечно, перевернул мою жизнь, меня до сих пор по нему узнают. В проект я попала благодаря кастинг-директору Даше Коробовой. Она и раньше звала меня на проекты, но у нас никогда не получалось поработать. И тут от нее звонок: «Лиза, я читаю сценарий и понимаю, что это должна быть ты».
На третий год штурма московских театральных я сдалась и поехала в Питер— в РГИСИ свой курс набирал Вениамин Михайлович Фильштинский. Считала, что либо к нему, либо — все.
Все шло как нельзя лучше: после стольких лет провалов на консультациях меня допустили до второго тура. Там спросили, куда еще поступала. Я победоносно вывалила весь свой многолетний опыт. Мою браваду приемная комиссия восприняла холодно. «Она гордячка! Что я буду с ней делать?» — передали мне потом слова Фильштинского. Как я рыдала! Прождала, пока пройдут все десятки. И в двенадцатом часу, когда все фильштинские педагоги наконец вышли из аудитории, бросилась к Вениамину Михайловичу.
— Пожалуйста! Я очень хочу учиться! Что мне нужно сделать?
— Поступайте на кукольника, — отрезал он.
Это был конец.
Педагоги и студенты, которые слышали наш разговор, утешали: «Ты классная, у тебя все получится!»
Прошло столько лет, но я до сих пор думаю: а что, если они ошибались? Вдруг все мои достижения, все мои роли — это лишь случайность? В нашем роду я единственная пошла по творческому пути. Забавно, что многие до сих пор думают, будто Шакира — мой псевдоним. Если, например, надо оформить куда-то пропуск, звонят моему агенту и спрашивают, какая у меня фамилия по паспорту. Шакира я от прадеда. Хотя... Память — забавная штука, может что-то себе нарисовать, но с детства я помню, что в паспорте у моего папы была фамилия Шакира, у дедушки — что-то вроде Шапиро, а у прадеда — Шепиро. Но я могла это и придумать, чтоб найти уже хоть какое-то объяснение. В любом случае, я — Лиза Шакира и есть. А могла бы и не быть вовсе.
Николай, мой прадедушка по маминой линии и коренной петербуржец, пропал в начале войны. Прабабушку Валентину отправили учительницей русского языка на западную границу. Во время прорыва немцев она отступала вместе с войсками. Прабабушка была беременна и хотела сделать аборт. Но ее отговорил случайный мужчина — военный врач: «Война закончится, а жизнь должна продолжаться».
Это какой-то эффект бабочки: если бы бабушка не встретила того врача, если бы не поверила в торжество жизни, не было бы ничего. Для меня это важная история — история моего рода. А род дает огромную силу — чувство стабильности, ощущение почвы. Как дерево разрастается...
Маме был 21 год, она работала секретарем в институте иностранных языков в Горловке. А папа был там преподавателем физкультуры, ему исполнилось 18 лет. Он был очень красивым и обаятельным, она — очень яркой и необычной. Они встретились у стола для пинг-понга, папа предложил научить маму играть. А потом руку и сердце. И вскоре, уже на правах главы семейства, повез всех в Питер за лучшей жизнью.
В город на Неве родители приехали с сотней долларов в кармане и в волнительном ожидании — мама была беременна. На свет я появилась в самом сердце Питера — в роддоме на улице Маяковского. Свою лучшую жизнь мама с папой строили слаженной командой — создали строительную компанию. Мама даже была прорабом на стройке. Роскошная хрупкая женщина на высоких каблуках приходила и управляла большими бригадами мужиков. Ее побаивались, и потому работу сдавали в срок.
Во мне такой мощи, конечно, нет. До сих пор чувствую себя тепличным цветком, который нуждается в опеке. Я была первой девочкой в компании. «Наша королева!» — называли меня. И я, маленькая, принимала это как данность.
Родители много работали, их часто не было дома. Папа любит вспоминать, как однажды то ли в отместку, то ли в творческом порыве я порезала и выкинула их рабочие пропуска. А потом собрала все золотые украшения, которые были в доме, и спустила в унитаз. Мне было года три или четыре. Тогда меня наказали первый и единственный раз.
На лето меня с братьями, старшим Ильей и младшим Даней, отправляли в деревню к маминым родителям — дедушке Вите и бабушке Гале. До сих пор отчетливо помню запах травы, когда ты идешь через поле на реку, стрекотание цикад, огромные лужи, в которых мы купались всей деревенской детворой, и грозовые облака над горизонтом.
Дедушка Витя был человеком строгой дисциплины: у нас был четкий распорядок дня и баня по воскресеньям. Помню, однажды мы пошли купаться на речку. Дедушка взял меня на руки, зашел поглубже и кинул в воду: «Плыви!» И я поплыла. Что мне оставалось делать?
Это тот опыт, который сформировал меня. В этом я.
Мы лазили в чужие малинники, ели недозрелые яблоки и сливы прямо с веток, прятались от соседа в сенях. Играть там нам строго-настрого запретили, но мы все равно пролезли и, услышав шаги, накрылись соломой с головой. Кажется, даже не дышали. А наши два огромных велика так и остались лежать при входе.
Сосед, конечно, все понял. Но ругаться не стал — сделал вид, что нас не увидел. Мы чувствовали себя настоящими шпионами!
Примерять на себя различные роли я обожала. Бабушка вспоминала, что маленькой я говорила на вымышленном языке и постоянно придумывала разные истории, все время была в игре.
Думаю, по части творчества я пошла в папу. Он очень красиво поет и играет на гитаре. У нас было много песенных вечеров. «Ты неси меня, река...» был наш с папой коронный номер. Гвоздь программы. Для меня это была не просто песня, а возможность с папой соединиться. В этом творческом проявлении мы становились друг другу как будто ближе.
Обычно папино выступление я включала в часть концерта, который устраивала своей семье. У меня было много книг по организации мероприятий, брала из них конкурсы и заставляла младшего брата наряжаться в странные наряды.
Все вокруг думали, что я стану актрисой. И к моему удивлению, я до сих пор в шоке: это реально случилось. Потому что потом в моей жизни появилась школа, которая меня буквально перемолола — из яркого, открытого ребенка я стала стеснительной, тихой, забитой.
Свою первую школьную линейку не помню. Зато помню, что у меня случился первый роман. Его звали Саша, и он был третьеклассником. В День святого Валентина подарил мне сердечко с надписью: «Моему сердечку крышка. Я люблю тебя, малышка!» Еще в первом классе у меня была подружка Катя Жукова — мы с ней постоянно фантазировали, придумывали какие-то сюжетные игры.
Во второй класс я пошла уже в другую школу. Первым уроком была физкультура. И я помню, как наклонилась завязать шнурки, чтобы никто не увидел, что я вот-вот разревусь. Мне почему-то оказалось очень сложно находиться в новом коллективе.
В школе во мне постоянно боролись две личности. Одна была девочкой-оторвой, душой компании, которая заводила всех на переменах танцевать под колумбийскую певицу Шакиру, срывала уроки и звала копать клад на школьном дворе. Другая была крайне застенчивой школьницей, которая цепенела при мысли о том, что надо прочесть стихотворение на публику.
Тем не менее меня часто приглашали в школьные спектакли. Однажды дали сыграть Мэри Поппинс. Нужно было выйти в танце, спеть небольшую песню, и все. Это вызвало такой стресс, что я до сих пор помню каждое движение и каждое слово. Мне не нравилось, когда все внимание было сосредоточено на мне одной, но нравилось быть частью. Наверное, поэтому меня так привлекает кино — в нем я не индивидуальная единица, а один из пазлов
Когда мне было 11, родители вдруг развелись. Это случилось как-то внезапно. Нам, детям, никто не объяснял, почему теперь так. Есть такая стандартная формулировка: «Не сошлись характерами». Мне кажется, в случае родителей это было действительно так. Когда они состояли в браке, мама жила целями и желаниями папы, следовала за ним во всем. А когда развелись, начала себя узнавать и зажила какой-то удивительной жизнью. И первым ее решением в этой новой жизни было участие в шоу «Сердце Африки» — аналоге «Последнего героя».
Но, правда, пока мама была в Африке, папа отправил меня в Англию. Он посчитал, что мне будет полезно поучиться там. Сейчас я с ним согласна и очень благодарю его за этот опыт. Но тогда...
Сначала я жила в британской семье и ходила в языковую школу, а спустя полгода меня приняли в седьмой класс католической школы для девочек. Все как в фильмах: школьная форма, хор на латыни и жизнь в пансионе. И все, что вы знаете о буллинге в закрытых школах, — чистая правда.
Русские девочки, с которыми я жила, были постарше. И я так хотела им всем понравиться, что постоянно врала. Говорила, что у меня дома живет настоящая панда и куча разных диковинных животных, хотя из диковинных у нас был лишь мамин любимец — тарантул Пуся. Я могла притвориться, что мне не нравится одна из девчонок, и под этим предлогом выведать у соседок, что они о ней думают. И потом все это той самой девчонке и передать. Думала, что так мне удастся заслужить дружбу. По факту же я просто стравливала девочек между самой. В итоге они объединились и сами устроили бойкот — мне.
В то время моим главным доверительным взрослым была няня Светлана. Когда я поделилась с ней своими переживаниями, она сказала, чтобы я ни в коем случае не рассказывала ничего родителям, не расстраивала их, ведь они хотят мне самого лучшего и стараются для меня. Этот эпизод застыл в моем сознании болезненной точкой.
В Англию я уехала суперизбалованной девчонкой, которая чуть что закатывала истерики и была всем недовольна, а вернулась тише воды ниже травы. И меня уже поджидало новое испытание — адаптация в российских реалиях. И в новой школе.
Гимназия № 56 на «Академической» считалась мажорской. Приехать в 11-м классе на свой «бэхе» было нормой. Скинуться на дорогущие подарки учителям, тратить деньги на все, что хочется, — признаком хорошего тона. В такой тусовке стать своей мне было трудновато. В 2008 году бахнул кризис, который сильно ударил по бизнесу родителей. Еще вчера у нас были личные водители, охрана, мы летали бизнес-классом. А сегодня — ничего. И 500 рублей, которые нужно было как-то растянуть на несколько дней.
Из-за всего этого у меня был адский внутренний конфликт. Везде я чувствовала себя не своей. Не могла общаться с одноклассниками, до которых финансово недотягивала, и не особо дружила с теми, кто был на том уровне, где сейчас находилась сама.
Мы жили в четырехэтажном коттедже, у мамы была гардеробная, забитая классными брендовыми вещами. При этом денег толком не было. Мама крутилась как могла, даже пошла работать администратором в какой-то непонятный салон красоты. Она ничего не стеснялась, а вытаскивала семью и даже устраивала нам праздники, очень много радовала нас.
«Если придется, пойду квартиры убирать, но у нас будет еда», — говорила мама.
Будучи подростком, я этого стыдилась и не понимала. А сейчас осознаю, что она героиня и сильнейшая женщина, делала все, чтобы мы ни в чем не нуждались. Тогда это не очень ценилось, а сейчас я поражаюсь. И восхищаюсь. Привет, мам! Я тебя люблю!
В это странное время я попала в Театр юношеского творчества, или просто ТЮТ, созданный режиссером и театральным педагогом Матвеем Григорьевичем Дубровиным. Многие питерские творцы и артисты — выходцы из этого театра.
Поступление было серьезным, прямо как в театральный институт: нужно было выдержать несколько туров. На этапе этюдов я показывала стиральную машинку и хвост крокодила. Меня взяли. Я была так счастлива! Но постоянный конфликт между моей жаждой быть актрисой и страхом, что окажусь у всех на виду, никуда не пропал.
Единственной постановкой, с которой я из-за своей трусости не соскочила, был спектакль по притче «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха. Я была старейшиной чаек, лицом структуры, правил, того, как должно было быть, диктатурой.
С этой постановкой мы готовились ехать в Литву на фестиваль юношеских театров. Как-то на прогоне я очень нервничала. Стояла за кулисами и твердила: «Господи, как же я хочу есть! Как хочу есть!»
Мальчик из нашей труппы это услышал и на следующую же репетицию принес мне вкуснейшие котлеты своей мамы. Это была любовь!
Никита был старше меня на год, учился в языковой школе, знал французский и красиво пел. У меня до сих пор хранится подаренный им Moleskine — блокнот, в котором он каждую страничку надушил своим одеколоном. Наш роман был очень красивым, книжным, каноническая первая любовь — мы писали друг другу письма и стихи. А потом все закончилось, как бывает с первой любовью. Я уехала работать моделью в Индонезию, и мы не смогли поддерживать контакт. Что такое отношения на расстоянии в 17 лет?..
«Лиза, ты всегда хотела большего, а мне большего не надо», — объяснил он, когда мы встретились годы спустя.