Каролина Шибко: «Чернота, пьянство, разбой — и это прекрасно»
В 80 километрах от Ханты-Мансийска, в селе Елизарово, где проживает 200 человек, разбили лагерь любители документалистики со всего региона. Десять дней они стучались в дома жителей и разговаривали с ними о семье, рыбалке, любви, пьянстве, чтобы написать пьесу в технике вербатим и поставить ее в чистом поле. Руководитель проекта Каролина Шибко рассказала, чем такой опыт был полезен для участников лагеря и для жителей села, куда из города можно добраться только летом по реке и зимой по льду
Как вы выбрали место, где будете собирать материал для пьесы?
Нам просто очень хотелось заниматься документалистикой, но не в городе. Село Елизарово недалеко от Ханты-Мансийска, но при этом окружено водой, поэтому осенью и весной нет никакого сообщения с городом. Ты вроде бы можешь дотянуться до цивилизации рукой, но не дотягиваешься, потому что стихия против тебя.
20 человек приезжает в село ставить спектакль. Что вы делали в первый день?
Наш лагерь был на окраине деревни, в конце одной из улиц. В первый день мы вообще практически не выходили к людям, нам было важно выстроить коммуникацию друг с другом. Первым заданием было ответить на вопрос «почему я плохой человек?» и записать себя на диктофон. Эти записи расшифровывались слово в слово, а потом тексты зачитывались перед всеми в случайном порядке. Пока ты сам не откроешь какую-то страшную тайну перед всеми, ты не имеешь права выходить к людям и вытаскивать из них подобные тайны.
Участники сами выбирали, к каким героям идти?
Мы знали, что в селе есть несколько важных персон: условно «бандит», «фермерша», «председатель совхоза»… Но у них могло быть много историй-заготовок, которые по сто раз уже всем рассказывались. А нам нужно было то, что человек никогда никому не говорил. Кого-то привлекали люди с милыми, ухоженными домами (такие хозяева «не выгонят»), кого-то, наоборот, маргиналы. Сложнее всего разговаривать с учителями: с ними все очень формально получается, и сколько бы часов ты с человеком ни провел, очень тяжело эту скорлупу отколупать.
Как вы вели разговор с людьми? Чем это отличается от обычного интервью?
Мы не готовили вопросов заранее, не подводили героев искусственно к каким-то темам. Приходишь и спрашиваешь сначала, например, почему такой низкий потолок в доме. И получаешь ответ: «Денег нет другую избу поставить. Сын погиб, я осталась без кормильца». Ты знаешь, что тебе нужно зайти в дом и не выйти из него через пять минут. Может быть, только на пятый день твой герой действительно тебе откроется. В конце наступает момент, когда становится стыдно за то, что ты пришел к нему с диктофоном.
Мы ведь так редко разговариваем… Да мы вообще не разговариваем со стариками, со своими родителями. Приходишь в дом, потому что получил такое задание. Но через некоторое время продолжаешь беседу уже потому, что сам хочешь слушать. Ты видишь жизнь без преломлений, видишь черноту, пьянство, разбой, но понимаешь, что и это прекрасно.
Как вы работали с материалом?
Бывает, что во время беседы словно в транс впадаешь: бабушка третий час рассказывает про войну, и ты ее уже не слышишь, поэтому важно переслушать весь материал самостоятельно. Потом мы зачитывали расшифровки вслух, и драматург делала для себя пометки. На шестой день проекта она сказала, что материала уже достаточно, и трое суток мы ее не видели.
О чем получился спектакль?
В пьесе семь частей, объединенных общими темами. Про рыбалку и лес, про алкоголь, от которого все беды — многие объясняли свои проблемы так: «потому что пьет» или «потому что пью». Где-то пьеса — о любви к отцу, а где-то о том, как отец всю жизнь человеку испортил. Где-то о нежности, а где-то о любви, от которой умереть хочется.
Герои пришли на спектакль?
Почти всех, чей материал вошел в спектакль, мы оповестили заранее. Старикам было очень приятно, что их жизнью интересуются, а молодые ребята боялись. От кого-то мы скрывали, что пришли с диктофоном, а когда признавались, слышали: «Я тебе душу открыл, а ты меня предала». Я думаю, это хорошая терапия, когда свою же боль можно пережить со стороны. В пьесе нет имен, все тексты перемешаны. В итоге мы со всеми остались друзьями.
У героев, чьи истории вы не взяли в пьесу, не было ощущения, как будто они напрасно вам раскрылись?
В пьесу не вошли очень тяжелые истории, о которых не хотелось говорить вслух, даже если не сообщаются имена. Нет, ощущения такого не было… Думаю, потому, что люди получили нечто ценное от самого разговора.
Почему 18+? Действительно герои не привели детей?
Очень много мата, откровенных сцен, а если выбросить это — выбросишь часть истории. Мы должны были поставить ограничение 18+ и предупредить родителей. Но почти все говорили: «Ну и что? Мы живем так, пускай приходят». Дети действительно не были удивлены.
А как реагировали зрители?
Когда они пришли на спектакль, было видно, что всем им страшно. В пьесе много странного и страшного материала с посылом: ваша жизнь — это жесть. Но никто не был обижен. В конце спектакля у нас вырос четырехметровый парус над деревней, играла светлая музыка и мы просто танцевали под этим парусом со всеми, кто пришел на спектакль.
Теперь спектакль можно поставить где-то еще?
Мы показывали постановку не на сцене, а в поле. Использовали конструкцию, из которой много лет назад должна была получиться ферма, но ее не достроили. Очень много писали звуков — электростанция, птицы, и использовали их во время постановки. То есть в таком виде спектакль мог существовать только единожды. Мы дали себе два месяца, чтобы поработать с пьесой, поставить ее в Ханты-Мансийске. С нами была девушка, которая весь процесс документировала, и в сентябре состоится премьера и спектакля, и кинофильма.
Фотография: Кирилл Меркурьев
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl