Письмо Джерома Д. Сэлинджера в Esquire, 1945 год
Имя Джерома Сэлинджера впервые появилось в Esquire в 1941 году — тогда журнал опубликовал в разделе «сатира» один из первых рассказов писателя под названием «Душа несчастливой истории». Спустя четыре года вышел его рассказ «В сэндвиче нет майонеза». В опубликованном переводе на русский язык рассказ называется «Сельди в бочке» — о жизни Винсента Колфилда в тренировочном лагере для новобранцев. Винсент вспоминает своего младшего брата Холдена, пропавшего без вести на войне. Через шесть лет он станет главным героем единственного романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Отсылая рассказ в редакцию, автор сопроводил его письмом — оно опубликовано в том же номере.
«Мне сейчас двадцать шесть, и четвертый год я служу в армии. Семнадцать месяцев я провел в Европе. Я высадился на плацдарм «Юта» с четвертой дивизией аккурат в день 6 июня 1944 года, день высадки войск союзников в Нормандии. и встретил конец войны в 12-м пехотном полку все той же дивизии. В рассказе «В сэндвиче нет майонеза» я пишу о ребятах из ВВС, потому что сам служил в авиации. Еще я был в войсках связи, а также окончил Военную академию Вэлли-Фордж. После войны я хотел бы присоединиться к какому-нибудь хорошему уважаемому кордебалету — вот это была бы жизнь.
Я пишу рассказы с пятнадцати лет, но никак не могу добиться в них простоты и естественности. Мой разум словно что-то сковывает, подобно тому, как стягивает шею черный галстук на официальном приеме. Я сдергиваю эти галстуки один за другим, но им не видно конца. К тому же я так привык к коротким дистанциям, что вряд ли когда-нибудь смогу написать целый роман. В сегодняшних романах об этой войне много силы, зрелости и мастерства — словом, всего, что так любят критики. Наверное, даже слишком много. Но им всем недостает тех гениальных шероховатостей, которые одни лишь способны потрясти душу и которые по силам лишь лучшим умам. Мужчины, служившие на этой войне, заслуживают книги, которая станет своего рода песней, спетой с дрожью в голосе, но без смущения или сожаления. Я надеюсь дождаться такой книги».
«Сельди в бочке» (рассказ)
Я в грузовике вместе с моими солдатами, сижу на заднем борту кузова в ожидании лейтенанта из Отдела организации досуга и пытаюсь спрятаться от этого сумасшедшего дождя. (Здесь, в штате Джорджия, уж если польет, так надолго). Страшно неохота быть сволочью, да придется. С минуты на минуту. В кузове тридцать четыре человека, а на танцы можно взять только тридцать. Четверым придется остаться. Я уже решил, что вытряхну первых четверых справа. А пока, чтобы не слышать весь этот дурацкий галдеж, напеваю себе под нос «Мы улетаем в дали голубые».
Я поручу каким-нибудь двум солдатам (хорошо бы окончившим колледж) спихнуть этих четверых на мокрую рыжую землю прекрасного штата Джорджия. А потом поскорей бы забыть, до чего я докатился. Я, наверно, окажусь сейчас в первом десятке сволочей, которым когда-либо приходилось сидеть на этом вот заднем борту. Я смогу тягаться даже с близнецами Боббси. Четверо должны слезть с вышеозначенного грузовика… Танцуем «Вирджинский Рид», приглашайте дам!
А дождь барабанит по брезенту все сильней и сильней. Мне этот дождь, прямо скажем, ни к чему. И мне, и этим славным ребятам (из которых четверо должны остаться). Может, он зачем-нибудь нужен Кэтрин Хэпберн или Саре Палфри Фабиан, или Тому Хини. Или всем этим ошалелым поклонникам Грир Гарсон, стоящим в очереди у мюзик-холла Радио-сити. Но мне этот дождь нужен, как рыбе зонтик.
Один из сидящих в передней части кузова уже во второй раз мне что-то кричит. Не слышу, говорю. А бьющий по брезенту дождь до того мне осточертел, что я и не хочу слышать. Раздается тот же голос, и на этот раз я слышу:
— Хватит тянуть волынку. Пора начинать. Подать сюда красоток!
— Надо подождать лейтенанта, — сказал я.
Чувствую, что дождь уже прихватил мой локоть, и убираю руку. Кто же все-таки спер мой плащ? Там в левом кармане все письма. От Рэда, от Фиби, от Холдена. От Холдена… Ну, плащ, черт с ним, а вот письма пропали… Сейчас ему всего девятнадцать, моему брату. Этот чудак никак не научится относиться к жизни со здоровым цинизмом, он не умеет смотреть на вещи с юмором, все принимает слишком близко к сердцу, а сердце у него — довольно хрупкий аппаратик. Холден… Мой братишка, пропавший без вести. И на черта им сдался чужой плащ?
Ну, хватит, Винсент, не надо. Думай о чем-нибудь приятном, старик. Ну, скажем, уверь себя, что этот грузовик не самый мерзкий, не самый мокрый и мрачный военный грузовик, на каком тебе когда-либо приходилось ездить, а чудесный грузовик, полный роз, блондинок и витаминов. Удивительный грузовик! А когда вернешься с танцев — кавалеры, приглашайте дам! — напишешь бессмертные стихи об этом грузовике, ведь этот грузовик — сама поэзия. И ты назовешь свою поэму «Грузовики, на которых я ездил». Или «Война и мир», или «Сельди в бочке». В общем, не дрейфь, старина!
Эй, дождь, ты ведь льешь уже девятые сутки. И не стыдно тебе передо мной и перед этими тридцатью тремя солдатами (из которых четверо должны остаться)? Перестань, а то мы совсем уже скисли.
Кто-то справа окликнул меня. Возможно, один из тех, кого я решил вытряхнуть.
— Что? — спросил я.
— Сержант, откуда ты родом? Смотри, рукав-то у тебя совсем промок!
Я опять убрал руку.
— Из Нью-Йорка, — ответил я.
— И я из Нью-Йорка. А где ты там живешь?
— В Манхэттене. Всего два квартала от Музея искусств.
— А я на Валентайн-авеню, знаешь, где это?
— В Бронксе, да?
— Почти в Бронксе, но это еще Манхэттен.
Вот тебе и урок. «Почти в Бронксе». Набросился на человека со своим Бронксом, а он, представь себе, из Манхэттена. Шевели мозгами, Винсент. Не будь мазилой, парень.
— Ты давно в армии? — спросил я его. Он рядовой. Сырехонький-пресырехонький.
— Четыре месяца. Меня сюда перекинули из Майами. Ты был в Майами?
— Не был, — соврал я, — а что?
— Ферджи, скажи ему, — толкнул он локтем своего соседа справа.
— Чего? — спросил весь промокший, почерневший, дрожащий от холода Ферджи.
— Скажи сержанту, как в Майами.
Ферджи посмотрел на меня:
— Сержант, ты в самом деле никогда там не был?
— Эх, бедняга сержант!
— А что, хороший город? — спросил я.
— Еще какой! — вздохнул Ферджи.
— Там есть все, что твоей душе угодно. И развлечься можно. То есть по-настоящему. Не то что в этой дыре. Тут и развлечения-то какие-то убогие.
— Мы жили в гостинице, — сказал парень с Валентайн-авеню.
— До войны такой номер, как наш, стоил наверняка долларов пять в сутки. Один только номер.
— Какой там был душ! — воскликнул Ферджи с той сладостной грустью, с какой, наверно, Абеляр в последние годы своей жизни произносил имя Элоизы. — Мы были всегда такие чистенькие! В каждой комнате по четыре человека, а между комнатами душевые. Мыло выдавали бесплатно. И не какое-нибудь солдатское!