Ошибка товарища Волина
Как 65 лет назад квартирный вопрос повлиял на борьбу с последствиями культа личности.
Смерть Сталина привела в движение невиданную кадровую революцию. Начали чистить госбезопасность и милицию. Шерстить органы правосудия. Был снят генеральный прокурор СССР. С треском полетел его заместитель и главный военный прокурор Афанасий Вавилов, который не смог «отрешиться от порочного, складывавшегося у него годами стиля работы». При пересмотре судебных дел он де проявлял «нерешительность, особенно в тех случаях, когда сам давал санкции на арест». Все это санкционировалось президиумом ЦК КПСС (см. фото далее).
Распустили лагерные суды. Упразднили особые совещания. Была признана «порочной» «практика отношений к анонимным заявлениям». Увольняли со службы ответственных сотрудников правоохранительных ведомств и отправляли на пенсию членов Верховного суда. Формулировки были нелицеприятными. Они предопределяли наказание по партийной линии. А значит, лишение или понижение в воинских званиях, урезку пенсий и номенклатурных благ (тот же военный прокурор Вавилов был исключен из партии и лишен звания генерала Советской армии).
И вот на этом фоне весной 1955 года в центре событий оказался председатель Верховного суда СССР Анатолий Волин. 20 апреля с подачи секретариата ЦК КПСС президиум ЦК принял решение с многозначительным заголовком «Об ошибке, допущенной т. Волиным А.А.» (П116/XXXV) (см. фото далее). Была создана «тройка» по исправлению этой «ошибки», в которую вошли Михаил Суслов, а еще министр юстиции и заместитель начальника административного отдела ЦК, который тайно рулил советскими правоохранительными органами и всей судебной системой.
Что же случилось и какова «ошибка», которую исправляли с помощью специально сформированной по решению секретариата ЦК «тройки»? А случилось невероятное: в отличие от коллег из других ведомств, привлеченных за «нарушения социалистической законности» в период культа личности, председатель Верховного суда оказался повинен в гнилом либерализме, допущенном уже после смерти вождя.
Покушение на систему
Советская политическая культура не подразумевала механизма возвращения того, что было отобрано властью. Традиция в Стране Советов была вскормлена иная: однажды отнятое к владельцу не вернется (исключения бывали, но только по особому распоряжению и, как правило, с «шлейфом», о чем речь чуть ниже); реституция — понятие для социализма чуждое, да и просто компенсация — тоже вроде как «с душком». Таков был устоявшийся за десятилетия негласный закон. «Ошибка» верховного судьи Волина заключалась в том, что именно этот неписаный закон он нарушил.
22 января 1954 года пленум Верховного суда СССР, проходивший под руководством Волина А.А., разъяснил судам, что «граждане, реабилитированные по суду как невинно осужденные, могут требовать восстановления прав на жилплощадь». Для советской системы это было сродни революции: до этого разъяснения пленума ВС главенствовало незыблемое постановление другого пленума ВС СССР — от 12 декабря 1940 года, по которому арестованный при отсутствии по постоянному месту жительства свыше шести месяцев «вступившего в силу законного приговора» навсегда лишался права на жилое помещение, где проживал до ареста и ссылки. Пункт 14 этого директивного документа закрывал вопрос навсегда: «<…> отмена судебного приговора или постановление о высылке и прекращение дела не могут служить основанием для возврата занимаемых ранее помещений».
Теперь представим первую зиму без Сталина. В Москву стали робко возвращаться реабилитированные жертвы ГУЛАГа. Создавалась ситуация, о которой Анна Ахматова произнесла памятные слова: «Теперь две России взглянут друг другу в глаза — та, что сидела, и та, что сажала». Причем не метафорически, как у Анны Андреевны, а вполне реально: вернувшиеся оттуда сидевшие и оставшиеся по эту сторону колючей проволоки сажавшие взглянули в глаза не просто в толпе, а на порогах квартир и комнат, где когда-то одних арестовали, а другие эти квартиры оккупировали. И вот в таких драматических декорациях получалось, что на сторону униженных и оскорбленных, сирых и убогих, измученных голодом и цингой встал сам Верховный суд СССР.
Неслыханное дело: ВС разрешил добиваться возвращения конфискованных квартир и комнат сначала в жилищных отделах местных советов по месту арестов; если люди не находили справедливости там, то могли обращаться в суды с исками. Их были обязаны (!) принимать к рассмотрению и, согласно разъяснению высшей судебной инстанции, решать в пользу бывших зэков (!).
На глазах разворачивалась необычная для истории России коллизия: жертвы при жизни могли по суду добиваться справедливости и рассчитывать на возмездие. Причем высшей справедливости — возвращаться в квартиры и комнаты, где были когда-то арестованы. А узурпаторы должны были выметаться на улицу. Стоит ли удивляться, что в номенклатурных коридорах поднялся ропот: это что же, признать в правах тех самых троцкистов, двурушников, предателей, фашистских прихвостней, террористов, подрывников и буржуазных националистов всех мастей,которые, казалось, навсегда должны были сгинуть в гулаговской вечной мерзлоте?..
Квартирная практика
В богатой на события советской практике прецеденты с возвращением квартир прежним владельцам крайне редко, но все же случались. В основном — до начала Большого террора летом тридцать седьмого. «Точечные» решения принимались политбюро или председателем Совнаркома (премьером) в порядке одергивания зарвавшихся органов госбезопасности или в качестве показательной рекламы социалистического гуманизма.
Так, в ноябре 1932 года арестованный инженер-бумажник Абрам Львович Маковский был выпущен на свободу и восстановлен в партии. Политбюро предложило подыскать ему работу по специальности. В резолюции по делу Маковского примечателен такой пункт: «5. Предложить ОГПУ немедленно вернуть т. Маковскому его квартиру, конфискованные у него личные деньги и средства, полученные от продажи его вещей» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 481. Л. 12). Отдельным пунктом резолюции внимание Коллегии ОГПУ особо обращалось на «недопустимые методы допроса» и на «незаконные методы следствия». Следователей, которые вели дело Маковского, было решено предать суду.
О чем говорит этот прецедент? Да ни о чем: спустя 6 лет после показательно явленной социалистической справедливости до Абрама Львовича Маковского (и его квартиры) чекисты все-таки доберутся. 10 июня 1938 года по одному из пресловутых «сталинских списков» в разделе «Москва-центр» (под № 82) он будет приговорен по первой категории, то есть к расстрелу.
Показателен и пример в отношении репрессированных потомков «нашего всего» — А.С. Пушкина, которым поблажка вышла по случаю 100‑летия со дня гибели «солнца русской поэзии». 25 января 1937 года Молотову докладывают о письме троюродной внучки А.С. Пушкина — гражданки Бонафеде-Козловской. Она пишет, что в 1935 году ее вместе с родственниками выслали из Ленинграда в Казахстан. Просит разрешить вернуться в Питер, а главное — возвратить отобранную квартиру. Княжну Ольгу Бонафеде-Козловскую в Петербург (но не в квартиру) вернут, вместе с ней освободят целую группу потомков поэта. Многие из них позже погибнут в блокаду, но Бонафеде повезет: она избежит блокады, поскольку ее вновь арестуют 29 июня 1941 года и 6 июля этапируют в тюрьму № 2 города Златоуста Челябинской области. После освобождения (уже после войны) Особым совещанием при МГБ Союза ССР 31 августа 1949 года ей разрешат проживание в Ленинграде. Но фамильной квартиры она так и не увидит.