ОгонёкИстория

Оргвыезд

О тайной поездке Константина Черненко в США

Перестройка от нас все дальше. Архивных тайн в подвалах нашей новейшей истории открывается все больше. И дивные порой обнаруживаются сюжеты.

Ну вот, например, сегодня выясняется, что монолит советской партийно-административной системы годами подтачивал (как в прямом, так и в переносном смысле) архивный червь. Речь о том, что аппарат оказался в итоге не в состоянии справиться с чудовищными объемами бюрократических бумаг, порождаемых партийными и советскими структурами,— документы с несметным числом грифов и регламентаций буквально хоронили эффективное делопроизводство, вынуждая власть заниматься бумажными проблемами, а не реальными.

Кризис документооборота стал приобретать очертания грядущего коллапса в конце 1960‑х. В эпицентре бумажного цунами оказалась важнейшая и засекреченная от простых смертных структура — всемогущий Общий отдел ЦК КПСС. Во главе его с 1965 по 1982 год скромно трудился Константин Устинович Черненко, будущий генеральный секретарь ЦК КПСС. Его карьера впечатляла: человек с незаконченным низшим образованием (три года в школе крестьянской молодежи), выпускник высшей школы партийных организаторов, кадровый аппаратчик, он стал заведующим канцелярией Леонида Брежнева в бытность того председателем президиума Верховного совета СССР. Когда босс стал первым секретарем ЦК, Черненко перешел на работу в главную канцелярию империи. И превратился в аппаратного серого кардинала.

Бумажный вихрь

На рубеже 1970‑х именно Черненко забил тревогу по поводу канцелярского урагана. Во всем мире уже полным ходом шла научно-техническая революция с ее кибернетикой и ЭВМ. А в Кремле и на Старой площади работали по старинке, мусоля и чуть ли не вручную расписывая по карточкам каждую бумажку.

В ЦК КПСС в год (то есть каждый год) приходило около 600 тысяч официальных документов с грифами «секретно» и «совершенно секретно». Это несколько тысяч в день плюс по 1,5–2 тысячи «писем трудящихся». По словам самого Черненко, все эти бумаги нужно было «прочитать, соответствующим образом определить их направление, дать на анализ и дать им, как говорят, ход». В государстве, где для работы с любой секретной бумагой нужны были сверхдопуски и спецпроверки (вплоть до родственников жены до тре- тьего колена), сделать это было не так просто. И стоит ли удивляться: по мере того как нарастал «бумажный вал», аппарат стал спотыкаться и хронически пробуксовывать: помещения «затаривались», в оформлении документов все чаще случались сбои. Доходило порой до вопиющих аппаратных проколов. Однажды в задушевной беседе с подчиненными Черненко привел конкретный пример.

«И вот на днях я встречаюсь, например, с таким фактом: готовится в Отделе проект постановления ЦК КПСС о распространении одного из решений на “Интурист”. Получили этот документ в III секторе и не удосужились посмотреть, какой же документ был первичным. Послали его во II сектор. Во II секторе механически, получив документ, зарегистрировали, дали его на голосование секретарям ЦК, не доложив о том, что первичное по этому вопросу решение принималось Политбюро и Советом министров. Таким образом, при таком механическом подходе получилось, что решением Секретариата изменяется решение Политбюро ЦК и Совета министров. Факт недопустимый в нашей практике, причем его ничем абсолютно нельзя объяснить, кроме как безответственностью людей, через которых проходил этот документ, в том числе и в I секторе».

Объяснить это можно очень просто: у девяти секторов Общего отдела ЦК не было общей базы данных документов. Работали вручную, не мудрено, что запутались. Не заметили подвоха и два десятка членов политбюро и секретарей ЦК — в два приема дважды проставили свои подписи на одном и том же документе…

Кабинеты сотрудников отделов и секторов ЦК, шкафы и сейфы, столы и тумбочки были под завязку забиты документами. В секторе учета кадров хранилось свыше 300 тысяч личных дел, в том числе 274 тысячи расформированных. В секторе информации мариновались 35 тысяч единиц хранения протоколов местных партийных органов за 1958–1968 годы. В секторе единого партбилета стерегли десятки миллионов (!) учетных партийных карточек и регистрационных бланков за 1922, 1926, 1936 и 1954 годы. В секторе организационно-уставных вопросов — тысячи папок различных статистических материалов. Международный отдел ЦК едва разобрал огромную свалку документов, превышавшую 60 тысяч папок, как из Отдела ЦК по связям с соцстранами приволокли еще 4 тысячи личных дел. В Комиссии по выездам за границу — 220 тысяч досье за 1937–1968 годы, в том числе 14 300 постоянного хранения. В архиве Комитета партийного контроля — 660 тысяч персональных дел. А ведь аппаратные сектора постоянно клонировались. Появился и такой: сектор хлорорганических и кремниевых органических производств Отдела химической промышленности ЦК КПСС со своим гигантским документооборотом.

Чтобы приведенные цифры не казались случайными или «вырванными из контекста», отметим: они заимствованы из серьезного документа — «Стенограммы служебного совещания у заведующего Общим отделом тов. Черненко о работе Общего архива ЦК КПСС 19 марта 1969 г.» (РГАНИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 50. Л. 53–54).

Час архивного «Чернобыля» был вопросом времени. Именно тогда (уж не от отчаяния ли?) у Черненко родилась розовая мечта: «принять один раз, но такое решение, которое исключило бы всякую возможность загромождения аппарата ненужными документами и отвлечения внимания от главных вопросов, которые стоят перед аппаратом ЦК партии и вытекают из решений XXIV съезда».

Миссия засекречена

Для решения вопроса политбюро решилось на неординарный шаг — изучить опыт… вероятного противника. Это не выдумка: крупным сюрпризом в закромах Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ) оказалось дело («единица хранения») под названием «Записки К.У. Черненко о поездке в США для ознакомления с оргтехникой и ее применением в государственных учреждениях США». В официальных и неавторизованных биографиях Константина Устиновича о поездке будущего генерального секретаря К.У. Черненко в США нет ни одного слова. Лишь в телеграммах на сайте WikiLeaks мы нашли упоминание о том, что в апреле 1974 года он был принят в Вашингтоне в Государственном департаменте США.