Очень страшные истории: "То, что живет в подвале", Анастасия Шалункова
VOICE публикует лучшие рассказы и повести российских писательниц в жанре хоррора и ужасов. Осторожно, это очень страшно!
Я гуляла по вечернему лесопарку, когда резкий звонок выдернул обратно в реальность.Раз. Два. Три. Сброс. Через пять секунд звонок повторился. Я взяла трубку.
— Ника, ты где? — спросила мать. Голос был словно хамелеон. Одновременно ласковый и раздраженный. И я никогда не знала, в какую сторону качнется маятник маминого настроения.
Я не ответила. Тянула время.
— Ты где, я спрашиваю? — через благостные интонации прорывались нотки злости.
— Гуляю.
— Где? С кем?
— С друзьями, — солгала я, — пьем в баре.
Ложь. В лесопарке я была совсем одна.
— Что за друзья? — продолжился допрос. — Когда обратно?
— Думаю, поздно.
Снова ложь. Я хотела пойти домой минут через двадцать, запереться в комнате и делать вид, что работаю. Имитировать бурную деятельность в тишине деревенского дома, пока из подвала доносится невнятное мычание.
— Когда? — напряжение в голосе нарастало. — И ты не ответила, с кем ты.
— Мам, я не люблю, когда меня допрашивают.
Она закричала, обвиняя в неблагодарности и черствости. В нашей ситуации, говорила мать, все члены семьи должны быть заодно. Ведь я запуталась. Я была неправа. Так она проявляла заботу и материнскую любовь. А я этого не понимала.
— Это не допрос! Я хочу быть частью твоей жизни, Ника! — интонация изменилась быстрее, чем переобуваются диванные эксперты на ток-шоу. — Разве я многого прошу?
По моим щекам покатились слезы. Конечно, я полная эгоистка. Конечно, я думаю только о себе.
Мой психолог говорила, что в двадцать пять лет человек имеет право не отчитываться за свои поступки. Но не в моем случае.
Не в нашей семейной ситуации.
В знак протеста я задержалась еще на час. Вышла к соседнему коттеджному поселку и засела в пекарне, глядя, как снаружи веселятся старшеклассники.
Горькая зависть уколола меня.
У меня никогда не было ни компании, ни вечеринок, ни посиделок. У меня не было ничего, кроме темных вечеров в отчем доме.
И того, что живет в подвале.
«Мам, можно мне позвать друзей»
«Нет! И не смей больше просить!»
«Мам, можно мне пойти к подруге с ночевкой?»
«Нет, мы тебя заберем через час».
И так раз за разом, год за годом. Поехать на экскурсию с классом – нельзя, остаться на продленке – нельзя, поехать в летний лагерь — нет. Нет, нет, нет. Словно о стену головой бьешься. И теперь, когда мне уже далеко не двенадцать, когда я окончила институт и нашла хорошую удаленную работу, ничего не изменилось.
Быть дома в десять. Нужно прийти позже — приведи очень веские основания. Если я куда-то шла, я должна была сказать куда и с кем. Нет, это не контроль. Это забота.
Я вернулась в девять сорок. Мама крепко спала на диване, но проснулась, стоило мне закрыть входную дверь.
Спросила, как прошел мой день. Не голодна ли я. И с кем гуляла.
Обижать мать мне не хотелось. Но я знала, что в эту заботу был одет всепоглощающий контроль. Кто платит за девку, тот ее и пляшет, кто кормит чудовище, тот его и дрессирует. Грубить нельзя. Отказаться тоже.
— Ты завтра дома?
— Дома, где же еще.
— Я уеду утром. Делай все как обычно. Если что, звони.
Я кивнула. Правила простые. В три часа, ни минутой позже, ни минутой раньше, подойти к двери в подвал. Открыть маленькую кошачью дверку. Просунуть тарелку. Закрыть на желтые рычажки. Позвонить в черный колокольчик размером с ладонь.
И бежать наверх, не оглядываясь.
В шесть спуститься снова. Забрать тарелку. Вымыть руками, в посудомоечную машинку не ставить.
В одиннадцать, если мать еще не вернется, снова спуститься. Сесть спиной к двери. И сидеть до полуночи. Можно читать или работать, в то время как из подвала несется едва уловимое мычание. Обычно я сразу погружалась в полудрему, пока ровно в полночь меня не будил звон черного колокольчика.
Совсем несложно. Как прием антидепрессантов. Сделал — и живи спокойно.
Главное, не задавать вопросов.
Я написала в чат подруге, что не смогу пойти в кино. Придумала отмазку, мол, заболела. Подруга ничего не спросила — знала, что не люблю допросы.
В одиннадцать вечера я спустилась на кухню за чаем. До слуха донеслось тихое мычание. Мама сидела спиной к двери в подвал. Ее глаза были плотно закрыты, а тело раскачивалось из стороны в сторону.
— Доброй ночи, мама, — сказала я.
Она меня не услышала. В часы ночного бдения она никогда ничего не слышала.
Я поднялась к себе. Закрыла комнату на ключ и упала ничком на кровать. Я жила тут с рождения, все двадцать пять лет. Лишь дважды не ночевала дома. Один раз была у родственников в Питере, второй — уехала на практику. Смогла убедить мать, что это нужно для диплома. Когда вернулась, пришлось брать академ, потому что за матерью требовался уход, как после обширного инсульта.
Больше никуда не ездила.
Раздался звон черного колокольчика, и в мозг вторглась мысль, которую я гнала от себя светлое время суток.
Я никогда отсюда не уеду. Я никогда не покину этот дом. Я никогда не буду жить.