Молодая проза Esquire: "Перрон-вокзал" Дианы Давлетбердиной — о дороге в прошлое
Esquire продолжает публиковать молодых талантливых авторов, еще не вошедших в литературный истеблишмент, и начинает цикл башкирской прозы. В во втором выпуске — башкирские заговоры, чтобы не затянуло в прошлое, в рассказе писательницы Дианы Давлетбердиной.
Если долго вслушиваться в тишину – она звенит. Тишина звенела везде. Мелкий, едва различимый звон в тиканье часов. В детстве у бабушки в серванте лежала морская ракушка – взрослые верили и говорили, что если приложить ее к уху – она шумит морем, но она только звенит и все. Резные, под старину, часы ходят только лежа на боку – что-то с механизмом, мудреж какой-то, никто и не помнил, сразу красивые бракованные были или упали. Нельзя, чтобы часы стояли. Вот они лежат и ходят.
Перрон–вокзал. От вокзала сквозь бульвар – два шага к дому, где часы ходят на боку и каждой ночью слышен «трехчасовой» поезд. Поезд, на котором приехала Ксюша.
После дождя озоном пахнет, так хорошо видна Полярная, а вон ручка, вон ковш.
Звезды хорошо видать здесь.
Звезды очень ярко здесь, из окна комнаты с названием «зал», потому что другая – «спальня». Звезды очень ярко здесь, с подоконника, где пять лет назад ревела Ксюша.
Мурашек – никаких.
Так и стой в оцепенении. Ни выдохнуть, ни нормально как-то это все. С мамой говорили ни о чем, с сестрой – совсем ни о чем, о мелочах, кошка новая серая похожа на Леочика.
Но другая кошка.
Не скрипит больше старый пол, покрыт однотонным, скользким, нету сколупанной краски, узоров-ассоциаций, первого тренажера воображения, срублен «сучок». Это такой ограничитель для двери, в детстве была примета, глупая примета. Если дверь открываешь, нельзя, чтоб скрипела, нехорошо. А если скрипит, то надо три раза стукнуть ее об сучок. И тогда все будет нормально, ни на пороге не спотыкнешься, ни в левом ухе не зазвенит, не стукнет в окно птичка и, уж конечно, не заскрипит сверчок. Никогда не заскрипит сверчок.
И трещинок нет, и исчез сучок, и детских примет нет, и не защитит никто, никто, никто, никто невыросших. И страха нет, острого, колючего, одно липкое, гнетущее, тяжелое, тяжелое, как продышаться-закричать. Чужое все, будто бы и кошка чужая, серая, не жила я с ней, умерли мои коты.