«Масло с водой не смешивается». Глава из романа «Заххок» Владимира Медведева
В марте в издательстве «Альпина. Проза» выходит роман «Заххок» — финалист премий «Русский Букер», «НОС» и «Ясная Поляна». Действие разворачивается в девяностые годы в Таджикистане. После убийства врача, его вторая жена, русская, и ее дети-полукровки, бегут к родственникам погибшего. Они оказываются в горном кишлаке, среди уклада, который не менялся веками. «Сноб» публикует главу из романа.
Белая овца умирала на каменистой осыпи. Тощая, со свалявшимся руном, она походила на ком грязного низкосортного хлопка, который по пути на хлопзавод снесло ветром с грузовика на пыльную дорогу. Не я уронил ее жизнь на сухие камни, но яд вины сочился в мое сердце. Я хорошо представлял, какие мучительные процессы протекают сейчас в ее обезвоженном и истощенном организме, и не знал лишь одного — испытывают ли животные страх смерти, как люди, или просто безотчетно страдают.
Я крикнул:
— Эй, Джав!
Выше по склону — шагах в двадцати от меня — Джав пытался поднять на ноги обессилевшую матку. Его конь стоял рядом. Джав снял с седла чилбур, шерстяную веревку, и заскользил вниз по осыпи, шурша камешками. Я помог перевалить овцу на левый бок и связать вместе четыре ноги.
— Муаллим, подержите, пожалуйста, — Джав достал нож.
Я навалился на исхудавшее овечье тело. Джав запустил указательный и средний палец левой руки в ноздри овцы, с силой потянул ее голову назад, натягивая шею. Произнес:
— Йо, бисмилло…
Аккуратно, с деловитым спокойствием повел ножом поперек овечьего горла. Из разреза плеснула струей густая кровь. Джав вытер лезвие о шерсть овцы, сучившей связанными ногами.
— Проклятые вазиронцы!
За два с половиной дня, что отара двигалась от большого пастбища, погибло больше трети овец. Мы никогда еще не теряли столь много на коротком перегоне. А ведь прошли лишь полпути. Мы гнали остатки отары к озеру Осмон-Кул. Возле воды те овцы, что выживут, немного отдохнут, и, возможно, мы сумеем довести оставшихся до малого пастбища Сари-Об. Снег на нем едва начал сходить, но другого выхода нет. Конечно, потери неизбежны при любом долгом перегоне в горах. Какой-то процент потерь заранее закладывается в отчетность. Усушка и утруска животных жизней.
В середине дня пошел дождь, но перед самой темнотой нам удалось добраться до стоянки под скалой Хайкали-Калон. Ветер и солнце выдолбили в скале глубокую впадину. У задней стенки низкий закопченный свод косо спускается до самого пола. Кто сочтет, сколько поколений пастухов ночевало в пещере на протяжении столетий? А может, в древности жили в наших краях первобытные охотники…
Овцы тесной толпой сбились на широкой покатой площадке перед пещерой, пытаясь согреться. Ледяной ветер, как шерстобит, все плотнее и плотнее сбивал их в общую массу и сбрызгивал сверху холодной водой. И, вдруг решив, что войлок слишком сух, обрушивал на живую кошму ливень. Чабаны разожгли костер. Собаки укрылись в пещере.
Ветер выполнял работу за них.
— Дождь не перестанет — всех потеряем, — сказал Джав.
Он был прав. Отара может погибнуть от переохлаждения почти полностью.
— Иншалло, — откликнулся Гул. — Как Бог захочет.
Мы ничем не могли помочь. Меня не утешал даже всплывший в памяти стих:
Хирс-зод, оставь печаль — ведь всякая невзгода
Проходит, словно летом непогода.
Утром, как и предвещал поэт, ночная непогода ушла, над ущельем сияло чистое небо. Но невзгода осталась с нами. Почти вся отара погибла от холода. Нескольких еле дышащих животных мы прирезали, чтобы мясо не пропало понапрасну. Оставшихся в живых овец я велел пастухам спустить в кишлак, а сам сел на коня и уехал вперед.
Невзгода тащилась за мной по пятам. Далеко позади остатки отары — несколько десятков истощенных баранов, спотыкаясь на камнях, плелись вниз по тропе. Я подъезжал к Талхаку. Резкий дух парной баранины из хурджинов, набитых мясом и притороченных к седлу, перебивал родной запах селения. Мухи живой тучей слетелись со всего кишлака, окружили меня, скучились, как толпа перед городским магазином, в котором выбросили дефицит, жужжали возбужденно:
— Ж-ж-ж-ж-ж-р-ра-а-тва… Свеж-ж-ж-ж-ж-жа-ая…
А снизу по крутой, залитой солнцем улице навстречу мне летел-ковылял Шокир, словно черная муха, издали почуявшая запах беды. Остановился, поджидая. Не желал я с ним говорить. Поравнявшись, буркнул:
— Ас-салом… — и хотел проехать мимо.
Но от Гороха просто не отделаешься. На небо взлетишь — за ноги тебя схватит, под землей укроешься — за уши вытянет. Он проворно отступил в сторону — даром что нога хромая — и схватил коня под уздцы. Невежливо так поступать, оскорбительно, но Шокира словно никто учтивости не учил: грубость совершил, а при этом еще улыбку на лицо натянул льстивую, заискивающую: