«Личность — это память»: Евгений Водолазкин о своем новом романе и мифологии человека
Литературный обозреватель Forbes Life Наталья Ломыкина поговорила с писателем Евгением Водолазкиным о его новом романе «Чагин» про мнемониста, который не умеет забывать, а также о том, что значит память для общества, как мы сами о себе слагаем мифы и почему важно за каждым текстом видеть человека
В конце октября в «Редакции Елены Шубиной» вышел новый роман писателя и филолога Евгения Водолазкина «Чагин». Лауреат «Большой книги», автор романов «Лавр», «Авиатор» и других, снова обращается к своим излюбленным темам: памяти, времени, истории. Исидор Чагин может запомнить текст любой сложности и хранить его в памяти как угодно долго. Феноменальные способности становятся для героя тяжким испытанием, ведь Чагин лишен простой человеческой радости — забывать. Рассказывая историю жизни мнемониста Чагина с позиции трех разных героев, Евгений Водолазкин продолжает собственный «роман о памяти и неразрывности времени».
— В романе «Чагин» ваша излюбленная тема памяти трансформировалась и персонифицировалась в образе мнемониста Чагина, который помнит все. У меня вопрос сразу трудный: что же все-таки ценнее — способность помнить или способность забывать?
— Мне кажется, наиболее ценным является их совмещение. И то, и другое является даром, но дар, доведенный до крайности, превращается в антидар. Тут я вспоминаю кузнеца Вакулу из гоголевской «Ночи перед Рождеством». Когда он входит к Пасюку, то говорит ему замечательную фразу: «Желаю вам здравствовать и хлеба в пропорции». Мне эта фраза очень нравится. Все должно быть в пропорции, как советовал кузнец Вакула. Потому что безграничная память — это плохо, а безграничное забвение — это, может быть, еще хуже, потому что это потеря личности.
Личность — это память. Человек или народ, который теряет память, перестает быть, соответственно, и человеком, и народом — он превращается во что-то другое. Причем даже частичное забвение имеет очень нехорошие последствия.
На самом деле ключевые вещи все существуют в парах. Памяти противостоит забвение, даже не противостоит, а соответствует. Слово существует только потому, что существует молчание, или, наоборот, молчание есть, потому что есть слово. Все ключевые понятия существуют как промежуточное звено между двумя полюсами. И нет ничего хуже, чем существование на одном из полюсов.
— Вам в жизни встречался человек с такой фотографической памятью?
— Мне не встречался, но я читал знаменитую книгу Александра Лурии о Соломоне Шерешевском, великом мнемонисте. В этой книге (она называется «Маленькая книжка о большой памяти») он описал свое многолетнее общение с Шерешевским. Лурия работал с ним как ученый и как врач — исследовал удивительный дар Шерешевского, ставил эксперименты. В этой части я консультировался с его книгой. Но мой герой Исидор Чагин как личность, как сумма каких-то биографических сведений не имеет к Шерешевскому никакого отношения — он является его литературным родственником только в части особенностей запоминания.
— Роман написан разными голосами. В нем три части, три рассказчика, и одна написана от лица помощника агента КГБ Николая Ивановича.
— Это моя гордость. Мне кажется, получился очень живой образ человека, который в свободное время помогает проводить обыски и допросы. В качестве хобби это, мне кажется, любопытное занятие.
— Как преподаватель стилистики, я оценила, как это здорово сделано. Когда человек системы вдруг открывает для себя литературу и начинает пытаться писать, как раз получается такая смесь канцелярита и поэзии. Хотя читать в какой-то момент становится совершенно невозможно — хочется его чем-нибудь стукнуть, потому что так мучить читателя нельзя. Но вопрос мой в том, для чего вам это стилистическое разнообразие? Просто писательский прием или хотелось столкнуть разные точки зрения с какой-то иной внутренней целью?
— Да. Причем я бы даже уточнил, что не столько точки зрения, сколько разные мифологии. Человек — это совокупность мифов. Любой человек существует так или иначе в оболочке мифа, причем не только для кого-то, но и для самого себя. Каждый человек создает какой-то миф о себе, которому старается следовать. Есть люди, которые этим занимаются в совершенно неумеренных количествах — я их называю про себя ролевиками. Ну, например, распространенная роль «душа компании», или «строгий, но справедливый», или «рубаха-парень» — таких ролей огромное количество. Чем человек менее развит, тем у него в арсенале их меньше, но любой из нас подыгрывает ситуации и действует в соответствии с той или иной парадигмой.
Так же поступает мой герой Чагин. Это отражается в фотографиях. Когда первый рассказчик, молодой архивист Мещерский рассматривает фотографии, перед ним совершенно разные люди: Чагин с какими-то племянниками — «любовь к детям», Чагин в военной форме — «герой», и так далее. И в романе мои повествователи — это разные мифотворцы Чагина.