Коллекция. Караван историйРепортаж
Татьяна Устинова: «Любого придуманного героя еще надо оживить...»
За что я люблю свою работу? За то, что открываю ноутбук или выкладываю лист бумаги и оказываюсь ровно там, где хочется сейчас. Вот хочется на море — и готово, моя работа позволяет его увидеть и услышать, как песок скрипит под ногой, как чайка кричит. И ничего не нужно для этого волшебства!
Татьяна, как вы успеваете писать книги, вести телевизионную программу, выходящую четыре раза в неделю, и участвовать в самых разных культурных мероприятиях?
— Вы знаете, очень плохо. Сегодня в программе «Мой герой» беседовала с Михаилом Барщевским, которого знаю сто лет, и тоже спросила, как он все успевает. Миша ведь и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он ответил: «Понимаешь, будучи чрезвычайно ленивым человеком, я просто стараюсь все делать быстро и качественно, чтобы потом не нужно было переделывать и с этим тянуть». И так говорят почти все много работающие люди.
Конечно, если смотреть со стороны, получается, что работы много, и писательской, и телевизионной, на которую уходит неделя каждый месяц. Но я живу с ощущением постоянно недоделанных дел и каких-то упущенных возможностей и хожу, и езжу только туда, где действительно интересно. То есть если зовут, допустим, в Новосибирск или Калининград на встречу с читателями — соглашаюсь. А на мероприятия менее осмысленные, вроде открытия салона часов, никогда не хожу. Встречи с людьми очень важны. Я не сетевой человек, не имею никаких аккаунтов и общаюсь только вживую. Слава Богу, профессия дает такую возможность, меня постоянно куда-то зовут.
Недавно отказалась лететь в Пятигорск на фестиваль, организованный Министерством культуры. Раньше бы согласилась, так как люблю это место, но после перенесенного ковида такую поездку не сдюжу. Там ведь предполагается не отдых, а работа, встречи с читателями. И вместо Пятигорска после съемок программы отправлюсь в свою деревню и буду дочитывать биографию Рудольфа Баршая, а потом перейду к Наталии Басовской.
— Программу «Мой герой» вы ведете больше семи лет. Чем она вам так дорога?
— Опять же возможностью встречаться с людьми и отсутствием необходимости разговаривать с ними о том, что мне не интересно или уже не раз обсуждалось в интернете и предыдущих интервью. Допустим, герой в четвертый раз развелся, но я выспрашиваю его о том, как он в молодости играл Гамлета в театре Краснознаменного Северного флота и получил именную бескозырку, а не об отношениях с женами, и человек раскрывается по-новому. Таких историй множество.
— Героев сами придумываете?
— Нет, их придумывает редактура, и, на мой взгляд, прекрасно. Но у меня и у шеф-редактора есть право вето. Когда показывают список, я могу кого-то завернуть. Причиной, как правило, является личная индивидуальная непереносимость интервьюируемого.
С возрастом пришла к выводу, что устойчивое выражение «Хороший человек — это не профессия» не соответствует истине. Быть хорошим человеком даже важнее, чем профессионалом своего дела. Сколько за эти семь лет я слышала историй о потерях и провалах, происходивших исключительно из-за того, что у героя склочный характер! Он сто раз талантливый и подходящий для какого-то места, но не подходящий для окружающих, и те от него избавляются. И я стараюсь не беседовать с тем, с кем не хочется.
— А бывает, что собеседника невозможно разговорить?
— Конечно. Как правило, такой неразговорчивостью отличаются молодые артисты. Но я нахожу к ним подход. Предположим, известно, что герой вырос в Тбилиси, одна бабушка его была грузинкой, вторая армянкой. Я спрашиваю: «Наверное, бабушки были недовольны, что ваши мама и папа поженились?» Он отвечает, что никогда об этом не задумывался. Я продолжаю: «Мама с папой жили дружно с родителями или ссорились?» Он опять закрывается — не знаю. После этого есть два варианта: или мы продолжаем в том же духе, или я начинаю говорить за собеседника. Для чего, конечно, требуется сумасшедшая подготовка, которую обеспечивают редакторы.
— Хорошо, — не сдаюсь я, — но ведь когда вы поступили в консерваторию в Нахичевани, ваша армянская бабушка прислала вам мешок мандаринов, а грузинская — лобио и домашнего вина?
— Да...
— А когда на последнем экзамене вы спели профессору арию собственного сочинения, он заплакал?
И постепенно разговор налаживается. Если нет, остается надеяться только на монтаж, а смонтировать можно все что угодно.
Случались и чудесные истории внезапной дружбы и любви, и чаще всего, когда я от собеседника ничего хорошего не ждала: «Боже мой, опять будет тягомотина!» А через 10 минут мы уже хохотали, потому что оказывалось, что герой любит свою собаку, надрессировал ее прыгать через палочку и собирается взять вторую, а у меня их уже две, и мы как заядлые собачники говорили на одном языке, и жить друг без друга больше не могли.
— Любопытно, что свой трудовой путь вы начинали именно на телевидении. Если не ошибаюсь, устроила вас туда младшая сестра?
— Да, после окончания Российского государственного гуманитарного университета Инна пришла работать в только что созданное Управление делами ВГТРК и привела туда меня. До этого после окончания Московского физико-технического института я два года сидела дома с маленьким сыном.
Как человек далекий от телевидения, всегда мечтала туда попасть, но думала, что это дано только небожителям. В детстве мы с Инкой много времени проводили с бабушкой, и когда в телевизоре появлялась ведущая, рассказывавшая о погоде или объявлявшая программу передач, она всегда говорила: «Какая прекрасная профессия для девочки — диктор телевидения!» В ее устах это звучало как нечто неземное. Но как только в десятом классе я заикнулась о поступлении на факультет журналистики, в доме разразился страшный скандал. Папа бегал в майке и кричал, как в итальянской кинокомедии: «Что это за профессия? Как ты будешь жить? Мотаться по командировкам и получать гроши?» Чтобы успокоить родных, пришлось пойти в Физтех.
На самом деле я счастлива, что окончила этот вуз. Нас там всех научили — и двоечников, кем была я всю жизнь, и отличников, и стипендиатов самому главному, что требуется от любого человека, — умению работать. Ландау с Капицей создали для молодых ученых систему, при которой те все время должны были вкалывать, а не размышлять на диване о судьбах мира. Научившись вкалывать, можно делать это в любых условиях. Ни для меня, ни для моего мужа Евгения, тоже выпускника Физтеха, это не проблема.
В пандемию, например, мы были вдвоем, так как отделились от детей, находившихся в другой деревне. И письменный стол у нас был один на двоих, как в студенческом общежитии. С одной стороны моя половина: книги, компьютер, ручки. С другой — его половина: исписанные листы бумаги, графики, карандаши. И сколько нужно было отсидеть за работой, два часа, три, восемь, мы отсиживали.
— Пишете стихийно или по какому-то плану?
— План всегда есть, многостраничный, очень подробный. Но за сорок моих романов не было ни одного случая, чтобы я его придерживалась и выполнила хотя бы на пять процентов.
— Герои творят, что хотят?
— Да! Раньше я думала, что это имеет отношение только к большим писателям. Как известно, Дюма дрался с некоторыми персонажами, Конан Дойл всерьез дискутировал с Шерлоком Холмсом, а Лев Толстой был вынужден убить князя Андрея, настолько он ему надоел. Оказалось, как только придумываешь какого-то героя, тот начинает себя вести так, как считает нужным. Спорит с автором: «Матушка, ты хочешь сказать, что я укокошил этого человека? Да что ты, я на это не способен!» И начинается свистопляска.
— Вернемся к истокам. Кем же вы работали в ВГТРК?
— Сначала секретаршей заместителя генерального директора, Скворцова Сергея Владимировича. Месяца через два он меня сделал помощником, которым я пробыла, наверное, месяцев восемь. После чего Сережа заявил, что я зря прожигаю жизнь в его приемной, и буквально выпер в Дирекцию утреннего вещания, которое только формировалось. Я туда не хотела, я так сопротивлялась!
В Дирекции утреннего вещания сначала была корреспондентом, потом редактором. Тогда еще не существовало интернета, но была голубиная почта, благодаря которой все знали, что происходит на каналах и где какие работы открываются. Как-то один из наших редакторов сказал: «Слушай, в «Останкино» в комнате 1121 набирают людей на Первый канал, в политическое вещание». Мне очень нравились сами эти слова — «политическое вещание». И в нем Арина Шарапова работала, которая мне тоже нравилась. Она часто прибегала к Скворцову по делам.
Решила попробоваться. Приехала в «Останкино», нашла комнату 1121. А там не то что очередь стоит, желающих вообще нет. Только сидит какая-то девушка.
— Здравствуйте, это вы набираете на политическое вещание?
— Подождите, сейчас начальник придет.
Ждала, ждала. Наконец пришел какой-то мужик:
— Писать умеете?
— Немного.
— Вот вам бумага, ручка, напишите о ситуации на таджикско-афганской границе.
И опять ушел. Я пригорюнилась. Ничего не знала про эту ситуацию, и посмотреть было негде: время позднее, библиотека закрыта, газеты негде купить. Делать нечего, стала писать, как понимала это сама, без всяких политических и геополитических подробностей и попыток создать видимость того, что я в теме: «Сумерки, пограничная полоса, рядом какой-то камыш или ковыль, почему он качается, непонятно, то ли человек там, то ли сайгак, то ли волк. И нужно продержаться до утра, когда хотя бы солнце взойдет...»
Получилось нечто вроде очерка. Вскоре вернулся тот же человек, очень усталый, прочитал мое произведение и сказал: «Вы приняты, приезжайте завтра на Старую площадь, привозите документы». Оказалось, что это начальник Информационного управления, которое создается при администрации президента, чтобы, выражаясь по-нынешнему, делать «паркет», то есть журналистику по заказу власти. Кремлевского пула еще не существовало, он складывался на моих глазах. В 1996 году нашу команду заменили другой, и я оказалась в программе «Здоровье», где жутко страдала.