Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Галина Киндинова: «Старики МХАТа не воспринимали нас как конкурентов»
Актриса Галина Киндинова хорошо известна зрителю по фильмам «Приваловские миллионы», «Сладкоголосая птица юности», «Татуированная роза» и ролям в театре. О своих педагогах — Викторе Монюкове, Кире Головко, «великих стариках МХАТа», однокурснике Николае Караченцове и, конечно же, о муже Евгении Киндинове она рассказала в нашем интервью.
Галина Максимовна, вся ваша творческая жизнь связана с МХТ. Вас хорошо знают как театральную актрису. Мечтали об актерской карьере с детства?
— Мечтала не только я, но и мой отец. В свое время он приехал в Киев из Винницы, его приютили друзья, которые работали в киевском Театре русской драмы имени Леси Украинки: Пимен Кондратьевич — заведующим постановочной частью, его жена тетя Паша — костюмером. Папа был принят на работу в постановочную часть, параллельно готовился к экзаменам на актерский. Но помешала война. К счастью, отец с нее пришел, встретил маму, вскоре родилась я. Об актерстве пришлось забыть, он вернулся на старое место работы. Мои школьные годы проходили в театре. Восхищалась Олегом Борисовым, замечательным Юрием Лавровым — отцом Кирилла. Театром тогда руководил Константин Павлович Хохлов, некогда служивший во МХАТе, а затем Михаил Федорович Романов. Там же работала жена Романова Мария Стрелкова, запомнившаяся зрителям по роли горе-певицы Леночки, поглощавшей сырые яйца, чтобы зазвучал голос, из кинокомедии «Веселые ребята». Конечно, окончив школу, я решила поступать в Киевский театральный институт. К экзаменам меня подготовила Ирина Потаповна Сметана, прекрасная скромная женщина. Она меня, можно сказать, вдохновила.
Через какое-то время к нам в институт в качестве председателя экзаменационной комиссии приехал ректор Школы-студии МХАТ Вениамин Захарович Радомысленский. Решилась к нему подойти, признаться, что хотела бы попробовать свои силы и поступить в Школу-студию. Радомысленский был краток: «Приезжай!» Программу готовила с удивительным артистом из театра Леси Украинки Дмитрием Васильевичем Франько. Подошла к нему, попросила о помощи. Он согласился. Спросила, сколько это мне будет стоить. «Нисколько, главное, чтобы мечта осуществилась» — и занимался со мной во время спектаклей, когда был свободен от своих сцен.
В Москву поехала, никому ничего не сказав. Пришла к Вениамину Захаровичу. Он отвел к мастерам, добиравшим курс, — Виктору Карловичу Монюкову и Кире Николаевне Головко. Монюков окинул меня взглядом:
— Как ты собираешься здесь жить? Кто-то будет тебе помогать? Стипендия у нас маленькая.
Понимала, что вряд ли, но горячо заверила:
— Будет.
— Что ты подготовила?
Я перечислила всю свою программу. Монюков попросил прочитать «Нунчу» из «Сказок об Италии» на украинском языке. Так я была принята.
Домой возвращалась счастливая. Когда о том, что буду учиться в Москве, узнал мой мастер Александр Иванович Соломарский, ахнул: «Зачем? Как ты там собираешься жить?» Мама, услышав, что уезжаю, разрыдалась и заявила: «Не пущу!» Ее уговаривали и мои педагоги, и друзья семьи. Наконец мама сдалась.
— Как вспоминаете годы учебы в Школе-студии?
— Как свой золотой век. Мы были окружены почти родительскими заботой и вниманием. Виктор Карлович не только занимался с нами актерским мастерством, много рассказывал о профессии, но и готовил нас к непростой реальной жизни в театре. Он растил не столько актеров, сколько личностей, индивидуальностей. После летних каникул обязательно собирал весь курс, мы усаживались полукругом и каждый по очереди рассказывал, как провел время, чем занимался. Таким образом мы по-человечески открывали для себя друг друга. Сидела и восхищалась ими: «Какие замечательные ребята!»
Часто Виктор Карлович приглашал на встречи с нами интересных людей. По сей день помню, как сын Василия Качалова Вадим Шверубович рассказывал, что пережил в плену. Монюков дружил с Семеном Гейченко, директором Пушкинского музея-заповедника в Михайловском, который поражал всех своей эрудицией. В другой раз Владимир Заманский читал нам главы из романа «Доктор Живаго», что было по тем временам смело. Русскую литературу нам преподавал Андрей Синявский. Как проникновенно он читал стихи поэтов Серебряного века! Через несколько лет случайно встретила его в троллейбусе, подошла уверенная, что он меня не вспомнит. Но он вспомнил. Спросила Андрея Донатовича:
— Когда вы к нам придете?
Он горько усмехнулся:
— Боюсь, не скоро.
Так и случилось: писатель, литературовед получил семь лет колонии за антисоветскую пропаганду.
Кира Николаевна Головко была женой адмирала, во время войны ее муж командовал Северным флотом, они жили в знаменитом Доме на набережной. Она была обеспеченной женщиной, тем не менее прекрасно знала действительность. Головко стала для нас настоящей мамой, часто приглашала к себе домой, накрывала столы, подкармливала, понимая, что на стипендию в 28 рублей прожить нереально. Мало того, однажды Кира Николаевна зазвала меня к себе, открыла ящик с обувью и говорит: «Выбирай любые туфли, какие тебе понравятся». А туфли там лежали просто шикарные. Я выбрала пару под платье и долго их потом носила. С Кирой Николаевной мы ездили с концертами на Северный флот.
Головко и Монюков никогда не разговаривали менторским тоном, обращались с нами как с равными себе. Виктор Карлович тоже часто приглашал нас в гости, кормил, поил, опекал. Во время наших посиделок мы говорили обо всем, пели, спорили, даже выпивали. Поэтому все очень подружились. Счастливое было время!
— Какое впечатление на окружающих производил в то время ваш однокурсник Николай Караченцов?
— Коля был жутким трудоголиком, любознательным, он постоянно что-то осваивал. Все девчонки хотели с ним танцевать. Педагог по танцам Ольга Всеволодская-Голушкевич ставила меня в пару с Женей Киндиновым, а я отказывалась, хотела танцевать только с Караченцовым. Колина мама была балериной Большого театра, двигался он просто потрясающе. В их доме жила обезьяна Линька, которую Колина мама привезла из Вьетнама. Кольку мы тоже иногда звали Линькой. Какой беспорядок устраивало это существо в квартире Караченцовых, не описать словами.
Только Колина трудоспособность — основная причина того, что, появившись на театральных подмостках, он сразу же просто засиял. Караченцов был неуемным, помимо танцев освоил пение и пел замечательно, вкладывая в это душу. А как потрясающе он дублировал зарубежные фильмы! Я была просто в восторге от того, как Коля озвучил Бельмондо. Уже окончив Школу-студию, мы продолжали каждый год собираться, делились друг с другом новостями, впечатлениями. Так воспитал нас Виктор Карлович.
— Евгений Киндинов, за которого вы вышли замуж, тоже был вашим однокурсником. Как развивались события?
— Когда я влилась во второй курс, Монюков усадил нас, как водится, полукругом, каждый вставал и рассказывал о себе. Когда встал Женя, помню, отметила про себя: а из свитера-то этот парень, чем-то отдаленно похожий на Маяковского, вырос — рукава заметно коротки. Свитер ему связала мама. Симпатичный, но уж больно юный. И наши жизни пошли параллельно. Помню, на лекции по марксизму-ленинизму мы с ребятами играли в слова: брали длинное слово и составляли из его букв другие, кто больше составит, тот и выиграет. По ходу лекции незаметно передавали друг другу записки со словами. В какой-то момент я засмотрелась на Женю и неожиданно для себя отправила ему записку: «Ты так похож на Маяковского, что я могла бы в тебя влюбиться». Ответ пришел незамедлительно: «Ты тоже мне нравишься, я тоже мог бы в тебя влюбиться». С этих записок все началось, жаль, что они не сохранились.
Учились на четвертом курсе, однажды решили собраться — посидеть попеть, выпить вина. Женя припозднился, а когда вошел в белой рубашке, криво повязанном галстуке, сером коротком пальтишке, сердце забилось: боже, как он прекрасен! Шепнула своему однокурснику Коле Малюченко:
— Помоги сделать так, чтобы Женя проводил меня домой.
— Хорошо.
Но его помощь не понадобилась. В тот вечер мы ушли вместе, по дороге в общежитие впервые поцеловались. Утром проснулась с ощущением, что в жизни произошло что-то значительное. Мы начали встречаться. Кира Николаевна ставила с нами горьковских «Врагов». По сюжету моя героиня отвергала Жениного персонажа, так как влюбилась в революционера. Накануне репетиции мы поехали в Барвиху, купались, загорали, чуть не опоздали на электричку, в репетиционный зал вбежали счастливые. Начали разминать сцену, где я даю ему отпор, а у меня рот до ушей, не могу сдержать улыбку! Головко спрашивает: «Ты какую роль репетируешь? Прекрати улыбаться». А я ничего не могу с собой поделать. Про Женю в нашем выпускном спектакле известный театральный критик Павел Александрович Марков написал, что у Киндинова лучший студенческий дебют года.
После Школы-студии нас обоих пригласили в труппу МХАТа, где служим по сей день.
— Как к вам отнеслись коллеги, когда вы пришли работать в театр? Что за атмосфера царила в труппе?
— В театр я пришла из нашей альма-матер, где нас опекали, поэтому ко мне отнеслись как к своей. Меня привел во МХАТ Виктор Яковлевич Станицын, уже на четвертом курсе он ставил со мной отрывки. Помню, в отрывке из Оскара Уайльда я была одета в платье, оголявшее плечо. Виктор Яковлевич как-то погладил меня по нему и пошутил: «Заверните это мне с собой». Старики тогда не были стариками, сохраняли мужскую стать, не утратили интереса к женщинам, но проявляли его достойно, красиво. Станицын говорил:
— Галка, ты пойдешь во МХАТ.
— Виктор Яковлевич, я решила показываться и в другие театры. Боюсь, во МХАТе не будет востребованности. В труппе и так множество молодых актеров.
— Это не имеет значения, ты будешь служить во МХАТе.
Действительно, я показывалась Олегу Ефремову в «Современник», и он сказал: «Галя, не могу сейчас тебя взять, приходи через год». В итоге мы с моим уже мужем Женей оказались во МХАТе. Встретили нас потрясающе. Старики отнеслись к нам доброжелательно. На мхатовскую сцену мы уже выходили в массовке спектаклей «Братья Карамазовы», «Три толстяка». Борис Николаевич Ливанов, игравший Митю Карамазова, был уже глубоко пожилым человеком. Но в нем чувствовалась такая мужская порода, которая никуда не исчезает, что о его возрасте начисто забывалось, он преображался на сцене. А как мощно он играл умирающего Егора Булычова!
В Кторове тоже ощущалась особая стать. Помню, как в первые годы в театре мне приходилось выполнять общественную нагрузку, приглашать коллег в ЦДРИ, раздавать билеты. Подошла к Анатолию Петровичу:
— Не хотите ли пойти на вечер в ЦДРИ?
Он элегантно взял меня под локоток:
— Вы наша новая актриса?
Это было сказано так, что я всеми фибрами ощутила: рядом не старый человек, а настоящий мужчина. В его поведении не было ничего фривольного, никакого «второго плана», намека на флирт, в нем просматривалось настоящее уважительное отношение к женщине.