Сергей Щукин. Коллекционер
В начале декабря 1910 года "Танец" и "Музыка" Матисса прибыли из Парижа в Москву. Распаковывать ящики Сергею Щукину помогал известный московский художник и коллекционер Илья Остроухов. Увидев новые полотна с обнаженными фигурами, тот смог вымолвить лишь одно слово: "Ужас!.."
Щукин направлялся в картинную лавку Амбруаза Воллара на улочке Лафит. Весенний Париж был прекрасен, но Сергей Иванович, погруженный в горестные думы, не замечал его красот: несколько месяцев назад пропал его сын Сергей.
На Итальянском бульваре наткнувшись на афишу — «Салон независимых» представлял новую французскую живопись, — решил все же заглянуть на выставку. В зале он увидел странную, тронувшую до глубины души картину: на берегу моря танцуют, музицируют или сидят, внимая звукам флейты и скрипки, красно-кирпичные обнаженные фигуры. Пастораль, выполненная в духе фовизма, называлась «Радость жизни». От ликования красок перехватило дыхание. «Что за художник?» — поинтересовался Щукин. Поскольку имя Анри Матисс ни о чем не говорило, захотелось немедленно познакомиться с автором поразивших его полотен. И Сергей Иванович отправился на набережную Сен-Мишель.
Тридцатисемилетний художник жил с семьей в скромной квартирке на самом верхнем этаже с видом на Нотр-Дам и Сену. Он работал, когда в дверь постучали. На пороге стоял седой невысокий господин в элегантном светлом костюме, в руках держал шляпу и трость. «Серж Щукин, московский торговец текстилем и коллекционер», — отрекомендовался по-французски. — Желал бы, если позволите, посмотреть ваши картины». Удивленному хозяину ничего не оставалось, как пригласить гостя войти.
Матисс не был признан. У одних такая живопись вызывала возмущение и негодование, у других — просто смех. Его травили и публика, и критики, называли «нахальным недоучкой». Картины не продавались, и семья еле сводила концы с концами, существуя на средства жены Амели, которая держала шляпную мастерскую. Анри даже подумывал бросить любимое дело, но появление в мае 1906 года в мастерской на набережной Сен-Мишель русского коллекционера все изменило...
Неторопливо оглядывая холсты, визитер задержался у натюрморта «Посуда на столе», написанного шесть лет назад, но так и не проданного, и сказал, что, возможно, его купит. «Придется на какое-то время забрать работу и подержать у себя. Если она все еще будет меня интересовать, оставлю за собой», — предупредил гость.
Матисс не знал, что так Щукин проверяет, «забирает» его картина или нет. «Мне повезло, что он смог вынести первое испытание без труда и натюрморт его не слишком утомил, — с иронией вспоминал об этом курьезе Анри в старости. — Потом он пришел снова и заказал целую серию картин для гостиной своего московского дома». С тех пор Сергей Иванович стал постоянным покупателем холстов Матисса и его «идеальным заказчиком»: порой он уносил из мастерской француза понравившуюся работу, на которой еще не просохли краски.
По Парижу поползли слухи, что «некий господин из Москвы — говорят, у него большое собрание, — скупил у нахального недоучки все что только можно». Щукин и впрямь просто заболел жизнерадостной палитрой Матисса и страшно переживал, когда упускал что-то интересное. «Сожалею, что натюрморт с керамикой перешел в другие руки... — писал он художнику. — Будьте добры, спросите у м-ль Вейль, торговки картинами, за какую цену согласится продать мне его». Увидев «Купальщиц с черепахой», принадлежавших немецкому коллекционеру Карлу Остхаузу, возмечтал иметь у себя и это полотно. «Русский обезумел от вашей картины, беспрерывно говорил о цвете и захотел получить повторение», — сообщал владельцу «Купальщиц» ученик Матисса Ханс Пурман. Щукин и сам подтвердил это в письме к Анри: «Все время думаю о вашем восхитительном «Море». Живо ощущаю эту свежесть, это величие океана, это чувство печали и меланхолии. Буду очень рад иметь что-либо в подобном роде».
Платил миллионер-мануфактурщик Матиссу весьма щедро. За два полотна «Танец» и «Музыка» выложил двадцать семь тысяч франков — невообразимую по тем временам сумму. Благодаря высоким гонорарам российского мецената семья художника в 1909 году взяла в аренду, а потом выкупила дом с большим садом в пригороде Парижа. Дом в Исси-ле-Мулино стал первым и единственным собственным жильем Анри за всю его долгую жизнь. Там он построил просторную студию и даже, как настоящий буржуа, завел личного садовника.
Щукин не только избавил Матисса от нужды, но и помог ему пробиться, одним из первых распознав и оценив его талант. «Пусть сейчас публика против Вас, но будущее за Вами», — уверял коллекционер. Когда в Москве у Сергея Ивановича появился конкурент — молодой богач Морозов, владелец Тверской мануфактуры, тоже увлекшийся собирательством новых французов и десятками скупавший Сезанна, Гогена, Ренуара, — сам привел Ивана Абрамовича в мастерскую Матисса.
Родина текстильных королей Щукиных старинный Боровск в Калужской губернии — город купцов и старообрядцев. Брат Петр, копаясь в древних архивах, обнаружил в писцовых книгах Боровска за 1625 год упоминание о некоем «Ивашке сыне Щукина». В XVIII веке прадед коллекционера пришел в Москву пешком, отец его Иван Васильевич в квартирке на Таганке выделывал на станках кисею и благодаря природной хватке и смекалке вскоре основал бумаготкацкую фабрику в Рогожской части.
Удачно женившись на Екатерине Боткиной из семьи видных московских чаеторговцев, Иван Щукин обзавелся богатым домом в Большом Знаменском переулке и роскошным выездом. В 1878 году основал торговый дом «И.В. Щукин и сыновья». Предприятие успешно занималось скупкой и продажей ситцев, шерстяных, шелковых и льняных тканей по России, на Кавказе, в Средней Азии и даже Персии. На Щукиных работали Трехгорная мануфактура Прохоровых, два крупнейших товарищества ситценабивных мануфактур — Альберта Гюбнера и Эмиля Цинделя.
В семье было одиннадцать детей, из них шестеро — сыновья: Николай, Петр, Сергей, Владимир, Иван, Дмитрий. Сергей, родившийся в 1854 году, рос хилым, болезненным, сильно заикающимся ребенком, но с младенчества имел волевой характер и пытливый ум. Занявшись спортом, он окреп физически, в совершенстве овладел немецким и французским языками и уехал учиться коммерции в Германию. Там же прошел курс лечения от заикания у доктора Денгарта, и дефект речи стал менее заметен. Окончив Практическую коммерческую академию, юноша вернулся в Москву. Скоро отец понял: именно этот, не бравшийся ранее в расчет наследник, достоин продолжить его дело — Сергей обладал бульдожьей хваткой, решительностью и безошибочным чутьем. В 1890 году он возглавил семейную фирму. Братья и не думали возражать, никого из них текстильное дело не интересовало. В торговом мире Сергея Щукина за упорство и колючесть прозвали «дикобразом», а за головокружительные деловые комбинации — «министром коммерции».
Помимо бизнеса Иван Васильевич завещал сыну и свой дворец на Знаменке. «Только в Москве можно было встретить такие чудеса, такую тихую деревенскую усадьбу в самом центре огромного и шумного города», — вспоминал Александр Бенуа о первом визите «в этот типичный двухэтажный, вовсе не нарядный, но уютный особняк, стоявший среди сада с высокими столетними деревьями». Дом, который все называли «дворцом Трубецких» — князья владели им в начале XIX века, построили еще в царствование Екатерины. По московским меркам был он не таким уж большим: анфилада из четырнадцати парадных залов на втором этаже да первый низкий жилой этаж со сводчатым потолком.
В двадцать девять лет Сергей Иванович женился на Лидии Кореневой, дочери екатеринославского помещика. Супруга была моложе почти на десять лет и слыла первой московской красавицей. В отличие от мужа она обожала балы и светские рауты, туалеты от Ворта, меха и драгоценности, но разность привычек не мешала им любить друг друга. За черные вьющиеся локоны и глаза с поволокой Лидочку называли Шемаханской царицей. В семье росли четверо детей: три милых черноглазых мальчика — Иван, Григорий, Сергей — и младшая дочь Катя.