Ференц Лист. Непрощенный
Слова горничной в аккуратном белом переднике прозвучали как пощечина: "Простите, мой господин, но госпожа никого не принимает". — "Но я отец фрау Вагнер", — произнес высокий седой старик. "Разумеется, ваша милость, я доложила. Но фрау сказала НИКОГО". И тяжелая дубовая дверь закрылась.
Словно оглушенный, он еще несколько секунд постоял на верхней ступеньке крыльца. Потом понуро спустился на посыпанную гравием дорожку и побрел прочь. Ему казалось, что бронзовый бюст баварского короля Людвига II, установленный перед входом, посмотрел вслед с насмешкой... Еще бы! Обожаемый всей музыкальной Европой пианист и композитор уходит от непоколебимой фрау Вагнер побитой собакой.
Оглянувшись, Ференц бросил на красавца-короля злой взгляд. Легко ему, бездетному, смеяться... Да он и представить себе не может, что творится сейчас в душе Листа! Неужели Козима никогда его не простит и не позволит разделить с ней общее жгучее горе? Ведь Вагнер, умерший чуть больше года назад и похороненный здесь, в Байройте, в саду виллы «Ванфрид», с крыльца которой Лист только что сошел, был не только ее мужем, но и его другом! Настоящим, с которым можно тысячу раз поссориться, но невозможно расстаться. И Рихард был таким другом задолго до того, как стал мужем Козимы...
Лист сам их познакомил. Это случилось в октябре 1853 года в Париже, куда они с Вагнером явились после музыкального фестиваля в Карлсруэ, в котором оба принимали участие. Рихарду — сорок, Козиме — почти шестнадцать. И никакого особенного внимания избалованный женщинами Вагнер к дочери друга не проявил. Да и немудрено.
Как многие девочки, сильно похожие на красавцев-отцов, юная Козима Лист была отчаянно некрасива. Вместо отцовского орлиного профиля — несоразмерно длинный нос, напоминающий вороний клюв, вместо мускулистой гибкости отцовской фигуры и его раскованной грации — угловатая худоба застенчивого подростка, вместо поэтичной матовой бледности его кожи — серовато-пергаментный цвет прыщеватого личика. И только волосы, густые, каштаново-золотистые, такие же как у родителя, были великолепны.
Вагнер, кажется, даже похвалил их тогда. Но похвалил, как казалось Листу, единственно для того, чтобы хоть немного ободрить мучительно конфузившуюся девушку. Теперь эти роскошные волосы лежат в гробу Рихарда: перед похоронами мужа Козима попросила дочерей остричь ее и набить волосами подушку, которую сама положила под голову обожаемого супруга. Отца просила на похороны не приезжать. Щадя ее чувства, Лист подчинился. Надеялся, что со временем окаменевшее от горя сердце Козимы оттает...
Дочь ни разу так и не захотела повидать его ни как отца, ни как почетного председателя комитета по вагнеровским торжествам. Господи, неужели ему на склоне лет предстоит потерять и этого последнего своего ребенка?
Козима появилась на свет через два года после своей сестры Бландины — в Италии, в канун Рождества 1837 года. Ее матери графине Мари д’Агу, оставившей титулованного супруга ради Листа, было почти тридцать два, самому Ференцу едва сравнялось двадцать шесть. Но несмотря на молодость, имя его уже было известно всей Европе.
Первым удивительный талант Ференца заметил отец, сам бывший страстным музыкантом-любителем, которого судьба забросила в глухое венгерское местечко Доборьян, где Адам Лист служил смотрителем овчарен в имении князя Эстерхази. В этой глуши и родился двадцать второго октября 1811 года его первенец.
Казенная квартира смотрителя овчарен состояла из прихожей, кухни и единственной жилой комнаты, в которой нашлось место для небольшого спинета, у которого хозяин любил посидеть в свободную минуту.
Мальчику не было и шести, когда отец начал замечать, что практически любую из сыгранных им мелодий сын может напеть без ошибок и даже подобрать на инструменте по слуху. Еще не осознавая до конца, каким бриллиантом одарил его Господь, Адам начал регулярно заниматься с Ференцем. Однако спустя несколько лет стало ясно, что отцовских любительских навыков для мальчика недостаточно. Малыш легко читал с листа любую партитуру, тут же воспроизводя прочитанное на клавишах спинета, и мог бесконечно импровизировать на любую из заданных отцом тем. Такого ребенка следовало учить серьезно.
С великим трудом выпросив у князя краткосрочный отпуск, Адам повез сына в Вену и добился прослушивания у знаменитого пианиста Карла Черни. Увидев на пороге худенького бледного мальчика, Черни скептически поджал губы, но спустя три четверти часа, которые малыш провел за его инструментом, заявил, что будет счастлив учить его даже бесплатно. Только сначала ребенку все же нужно чуточку подрасти: «Приезжайте через год».
Домой Адам с сыном летели как на крыльях, успев, впрочем, сделать пару остановок: расходы на дальнюю поездку нужно было как-то покрыть. Адам посчитал, что самым лучшим способом сделать это будет концерт «нового Моцарта», как он в душе уже окрестил сына. В сентябре 1819-го еще не достигший восьми лет Ференц Лист впервые вышел на сцену.
Переехав в Вену и передав обучение сына Карлу Черни и Антонио Сальери, который взялся учить мальчика теории музыки, сам Адам стал его преданным импресарио, и очень скоро слава об исполнительском мастерстве «нового Моцарта», как звали теперь мальчика многие, не только отец, покатилась по Вене...
Лист тяжело вздохнул. Что ж, надо признать: сам он никогда не уделял детям и десятой доли того внимания, которое видел от собственного отца. Когда Козима была ребенком, она, так же как ее сестра и брат, годами не видела гастролировавшего по всей Европе Листа. И теперь дочь, конечно, имеет полное право пенять ему за небрежение. Но разве не для них, своих детей, не для их безбедного будущего он вел сумасшедшую жизнь, в которой порой не оставалось места не только собственному композиторскому творчеству, но даже сну?
Сколько раз, едва придя в себя после бессонной ночи, проведенной в дороге, и спешно проглотив холодный завтрак, он сломя голову несся в очередной зал, где запланировано выступление, чтобы проверить — в порядке ли инструмент и правильно ли расставлены зрительские кресла? Сколько раз он, чуть живой от усталости после трехчасового концерта, все продолжал и продолжал бисировать в угоду вывшей от восторга публике, потому что понимал, какую необоримую власть она имеет над его жизнью.
Отца не стало, когда Ференцу не сравнялось и шестнадцати. Пора было становиться главой семьи, благо она невелика: Ференц так и остался единственным ребенком Анны и Адама. Но что с того? Попробовала бы та же Козима в неполных шестнадцать зарабатывать хотя бы на собственное пропитание да еще содержать матушку, оказавшуюся у него на руках... Бесконечно преданная сыну, она часто готовила на крошечной кухоньке их парижской квартиры гуляш, напоминавший сыну о родной Венгрии и далеком Доборьяне.
В Париж Листы перебрались в 1823-м. Перебрались, не обращая внимания на энергичные протесты Черни и Сальери, утверждавших, что несмотря на грандиозный успех, сопровождавший каждое выступление юного гения, обучение мальчика еще далеко не окончено. Вошедший во вкус Адам уже жаждал для сына большего: он грезил консерваторией. Увы, о том, что ее двери для Ференца закрыты, узнали лишь в Париже: обучаться здесь имели право только французские подданные. Пришлось вновь нанимать частных учителей, вот только в отличие от бессребреника Черни учить венгерского вундеркинда бесплатно те не желали.
Спасли семью от финансового краха концерты Ференца, которые тот давал сначала в частных музыкальных салонах, а позже и в концертных залах. Исполнив несколько труднейших произведений, мальчик всякий раз заканчивал выступление импровизацией на предложенную зрителями тему, приводя зал в восторг своей виртуозностью. За парижскими выступлениями последовали лондонские, потом турне по Англии, Франции и снова по Англии, а после по Швейцарии...
Ох, отец, отец... Кого же ты все-таки любил больше? Своего дорогого малыша или те славу и блеск, которые он привнес в небогатую событиями жизнь смотрителя княжеских овчарен? Что вообще мы любим в своих детях? Их самих или собственные несбывшиеся мечты, которые надеемся исполнить с их помощью? И разве не так же вел себя спустя время он сам?
Долгие годы отец упрямо навязывал Козиме свое представление о счастье и долге, пытаясь всеми силами разрушить роковую страсть к Рихарду Вагнеру, все пышнее расцветавшую в ее сердце. И что в итоге? Сколько драгоценных минут, которые Козима могла бы провести с любимым, дочь упустила по его вине? И вот теперь, когда Рихарда нет, она не может простить отцу ни одного из этих невозвратимых мгновений своего потерянного счастья.
Слухи о том, что в семье Козимы и Ганса фон Бюлова, одного из любимых учеников Листа, не все ладно, начали доходить до маэстро еще в начале 1864 года. К тому моменту супруги шесть лет состояли в браке, заключенном, как казалось, по нежной взаимной любви, растили четырехлетнюю Даниэлу Сенту и годовалую Бландину Элизабет. Имена дочери получили в память о трагических потерях, обрушившихся на семью за несколько предыдущих лет. В 1859 году умер от скоротечной чахотки брат Козимы Даниэль, а три года спустя скончалась в Сен-Тропе от заражения крови ее старшая сестра Бландина.
