Как жили женщины в Советском Союзе и почему там не было гендерного равенства
Один из самых устойчивых мифов о феминизме гласит, что нам он не нужен, потому что еще Советский союз дал женщинам все права. Отчасти это верно — в отдельные периоды эмансипированность советских женщин становилась образцом для западных феминисток. Но гендерное равенство в Советском Союзе так и не наступило. Почему — разбираемся в рамках цикла «История русского феминизма».
«В комнате по-девичьи уютно. На письменном столе ваза с веткой сирени, стопка конспектов по аэронавигации, астрономии, медицине, высшей математике, астрофизике…» — так в 1963 году в журнале «Огонек» описывалась жизнь Валентины Терешковой в Звездном городке во время подготовки к полету. В этом сочетании астрофизики с девичьим уютом запечатлелся парадокс советского «второго пола»: ты можешь покорять космос, но при этом не забывай быть женщиной. По первому пункту советская власть давала многочисленные возможности — от детских садов, фабрик-кухонь и домов быта, которые должны были победить «домашнее рабство», до доступного образования и специальных партийных структур, служивших социальными лифтами. По второму — то рассуждала о «женском предназначении», то буквально принуждала к материнству.
В результате советская женщина, с одной стороны, еще в декабре 1917 года была в своих гражданских правах и свободах полностью уравнена с мужчиной, а с другой — оставалась и не равной ему, и не свободной. С одной стороны, она не чувствовала себя угнетенной, а с другой — чудовищно уставала под гнетом двойной нагрузки. На советских женщин с завистью смотрели западные феминистки, а постсоветские заново открывали для себя феминизм. Почему так случилось? Мы отстали? Или у русского феминизма «особый путь»? Обстоятельный ответ на этот вопрос потребовал бы целой монографии; мы же попробуем лишь наметить основные черты советской гендерной политики, которая отправила женщину в космос, а потом — домой, наводить уют.
Между генератором и коровой: как эмансипация обернулась двойной нагрузкой
Порабощение женщины возникает тогда, когда происходит разделение труда: производительный выпадает на долю мужчины, а подсобный — на долю женщины, писала в 1923 году Александра Коллонтай. Значит, чтобы женщину освободить, надо дать ей возможность зарабатывать. Придя к власти, большевики дали женщинам право свободно выбирать профессию и даже обещали платить равную с мужчинами зарплату за равноценный труд. Реализация этих прав буксовала из-за тотальной женской неграмотности, и новая власть взялась за решение этой проблемы.
Если в 1926 году читать и писать умели только 42,7% российских женщин, то в 1939-м — уже 83,4%. Девочек не просто учили — им помогали избавляться от стереотипов и не бояться пробовать себя в любых областях знания. К концу 1920-х женщины составляли половину студентов-медиков, к концу 1930-х — половину учащихся техникумов, к середине 1960-х — половину студентов-математиков и большую часть студентов-биологов. Исследование, проведенное в Новосибирске в 1963 году, показало, что девочки мечтали связать свою жизнь с наукой и техникой, отдавая предпочтение прежде всего математике, медицине, химии и физике. Образование открывало путь к росту квалификации: с 1930-х по 1970-е годы в четыре раза выросла доля женщин среди управленческих кадров.
Впрочем, женщины на протяжении почти всего XX века составляли и подавляющее большинство тех, кто занимался тяжелым ручным трудом, — складских рабочих, уборщиц, сиделок, рабочих на конвейерах. То, что должно было женщину освободить, превратилось в принуждение во имя индустриализации. Хуже всего приходилось жительницам деревень, которые работали на земле и в большинстве своем не имели ни карьерных перспектив, ни даже доступа к технике. Об их участи ходил анекдот: что будет, если высадить на необитаемый остров двух мужчин и женщину? Американцы устроят дуэль из-за дамы, у французов начнется любовь втроем, а русские построят колхоз, где один мужчина будет председателем, а другой — его заместителем. На вопрос «А где женщина?» герои анекдота отвечали: «Народ в поле!».
Государство видело в женщине не только работницу, но и мать. Это второе качество не просто отличало ее от мужчины, но становилось особой социальной обязанностью. Понимая, что забота о детях и домашний труд не позволяют работать на равных с мужчинами, государство строило прачечные, фабрики-кухни, ясли, детские сады. «Я принадлежу к семейству, где оба родителя сделали карьеру, моя мать была и главным инженером, и директором фабрики. Она редко готовила — когда шла с работы, заходила в кулинарию и покупала обед и ужин, это было вполне возможно даже в нашем провинциальном городе. А например, белье мы сдавали в прачечную, — вспоминает в разговоре с Forbes Woman кандидат исторических наук, доцент, директор Ивановского центра гендерных исследований (внесен в реестр иноагентов) Ольга Шнырова. — Моя более старшая коллега вспоминала, что ребенком она вместе с детским садом на лето уезжала на дачу».
Но полностью выполнить все взятые на себя обязательства государство не смогло. Ольга Шнырова предполагает, что одна из причин — экономическая: «Легче заставить женщину тащить на себе три функции [матери, работницы и общественницы], чем полностью ее освободить». Другая — демографическая: начав работать, женщины перестали рожать, и это государству не нравилось. Третья — социальная: «Первые годы революции были периодом радикальных коммунистических экспериментов. Когда большевики пришли к власти, они попытались построить принципиально новое государство, которого не было нигде. Эта радикальная ломка сверху происходила в обществе, 82% которого составляли крестьяне, жившие крестьянскими патриархальными общинами. Им все эти «ужасы» были совершенно непонятны». Четвертая — институциональная: за невиданную экономическую модернизацию советское общество заплатило консервацией отдельных звеньев социального устройства.
Поэтому уже в 1930-е годы государство взяло курс на возвращение традиционной семьи, в которой ответственность за детей и домашнее хозяйство лежит на женщине. В 1936 году были запрещены аборты, одновременно усилилась трудовая мобилизация. В результате женщины и работали, и рожали, и тянули на себе весь быт в условиях коммуналок и тотального дефицита, порожденного недофинансированием легкой промышленности. Как заметил американский советолог Александр Даллин, государство относилось к женщине как к чему-то среднему между генератором и коровой. После смерти Сталина возможность делать аборт по выбору вернулась (и в отсутствие секс-просвета надолго заменила собой контрацепцию), но ролевая модель «работающая мать» закрепилась в качестве идеала советской женщины, а с ней и двойная нагрузка.