«Иди туда, где трава зеленая». Интервью с Тимуром Бекмамбетовым, предпринимателем
В начале марта кинокомпания Тимура Бекмамбетова «Базелевс» вошла в топ-10 самых инновационных компаний мира в категории «Видео» по версии Fast Company. Занять седьмое место «Базелевс» смогла благодаря успеху формата скринлайф — когда действие фильма целиком разворачивается на экране девайсов. Последние несколько лет Бекмамбетов активно продвигает скринлайф, но это не единственное, чем занимается «Базелевс». Мы поговорили с Бекмамбетовым о том, почему он занимается инновациями, в чем залог предпринимательского успеха и как не врезаться со всей дури в забор будущего.
«Я делал вид, что знаю, что такое скринлайф»
— В идею скринлайфа сначала никто не верил, и вы говорили о скепсисе со стороны профессионалов и людей, которые вас окружали. Почему вы зацепились за этот формат и проповедуете его?
— Кино за последние 30 лет мало изменилось. Фильмы, которые я снимал 20 лет назад — во времена «Ночного дозора», — выглядят так же, как выглядят фильмы сегодня. Невозможно продолжать заниматься творчеством, если ты не в состоянии удивлять себя чем-то новым — формой, задачами, языком. С другой стороны, я стал ощущать огромный разрыв между тем, что волнует людей, и тем, что снимают кинематографисты. Ленивые сценаристы, режиссеры продолжают снимать фильмы про людей в масках, забегающих в банк с ружьями.
Наблюдая прежде всего за собой и за теми, кто живет вокруг меня, я осознал, что все наши основные события [в жизни], самые волнующие, переходят из мира физического в мир цифровой. В нем мы влюбляемся, ссоримся, грабим банки, спасаем, находим преступников. Без рассказа про эту часть жизни не может дальше существовать сторителлинг.
Я обнаружил, что мир поменялся и кино должно следовать за реальностью.
— И вы считаете, что это отдельный жанр, а не трюк в одном фильме?
— Это сначала был трюк, потому что цифровой мир занимал небольшую часть нашей жизни. Я тогда предположил, что этого будет все больше и больше, потому что так удобнее, быстрее, эффективнее.
Сегодня я провожу семь часов перед экраном, говорит мне мой телефон. Скоро будет девять, наверное. Половина событий моей жизни происходит в цифровом мире. Соответственно, в кино про меня как минимум половина [повествования] должна быть показом экрана.
Поскольку на тот момент никто не умел рассказывать истории, показывая экран, я пошел радикальным путем — сказал: мы будем делать фильмы, в которых не будет ничего кроме записи экрана. Это в некотором смысле была провокация, которая стимулировала меня и моих коллег, единомышленников, быстрее развивать этот язык.
— Что вам помогло преодолеть неверие и скепсис? Это упорство, глубокая вера в свою правоту или что?
— Прежде всего, это любопытство. Было, правда, дико интересно. Я думаю, что любопытство — главный драйвер цивилизации. Во-вторых, трезвый расчет. Если посмотреть, как менялись стоимости компаний за последние 20–30 лет, вы увидите, что Facebook (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) стоил $1 млн и стал стоить [почти] $1 трлн за 20 лет, а компании, подобные «Газпрому», стоили $200 млрд, а стали стоить $20 млрд. Эта тенденция была видна уже тогда — куда всё движется. И было понятно, что, если цифровые бизнесы растут, если наша цифровая жизнь начинает доминировать, в ней будут и деньги, и люди, и трафик, и внимание, и события жизни — и кто-то должен будет про это все рассказывать.
— Что в итоге? Поменяли люди вокруг вас мнение по поводу скринлайфа?
— Конечно, поменяли. Отчасти нам повезло. Моя репутация позволяет стучаться в двери любого уровня в Лос-Анджелесе и разговаривать с людьми, принимающими решения. И они помогли, пусть и немного, сделать так, чтобы другие отнеслись к этому [скринлайфу] серьезно. Например, Донна Лэнгли, президент Universal, помогла первому скринлайф-фильму Unfriended выйти на большие экраны по всему миру. При стоимости $1 млн картина собрала $65 млн в прокате и попала в двадцатку самых прибыльных фильмов за всю историю голливудского кино. Том Ротман, президент Sony, помог с фильмом «Поиск», который смог подняться ещё выше — собрать уже $75 млн в прокате, тоже при стоимости в $1 млн.
Низкая себестоимость была необходимостью, потому что при таких бюджетах мы могли сами финансировать свои проекты. Поскольку язык [кино] был новый, мы работали с молодыми режиссерами — теми, кто ещё не испорчен съемочным процессом. Я их учил скринлайфу, морочил им голову, делал вид, что я знаю, что это такое.
Мы смогли этот маховик раскрутить. Сегодня у нас есть студии в Лос-Анджелесе, Ливерпуле, в Индии и Южной Корее, в Москве. Это сеть студий скринлайфа, которым мы передаем свой опыт и помогаем запуститься.
«Культ фантазерства, желание перепридумать мир — главное, что ценится у нас в компании»
— В 2019 году вы начали партнерство с Microsoft. В чем оно заключается?
— Это был следующий шаг. Мы, наверное, одни из первых в мире пересекли эту грань: из кинопроизводителя превратились в инновационную IT-лабораторию.
Когда мы начали заниматься новым типом кино, нужны были новые инструменты — те, которых до нас не было. Мы были вынуждены инвестировать время, идеи, деньги в создание технологических продуктов. Поэтому нам нужны были партнеры. Microsoft нам сильно помог созданием платформы на базе Azure и своими связями. Самое, наверное, важное в том, что это нам дало статус компании, которая занимается IT-продуктами, и дальше было легче разговаривать с другими.