Феминитивы и культ языковой вертикали
Как не стыдиться феминитивов, откуда они берутся и как с ними уживаться, тем более если они режут слух. Писатель и лингвист Константин Зарубин разбирает на примере вышедшей книги Ирины Фуфаевой «Как называются женщины»
Часть первая, рецензионная
Одна из наиболее заметных и, не побоюсь этого слова, полезных книг на русском языке в этом незабываемом году посвящена русскому языку. Название у нее исчерпывающе длинное: «Как называются женщины. Феминитивы: история, устройство, конкуренция». Написала Ирина Фуфаева. Мой текст — послесловие к этой книге. Честно попробую сделать его хотя бы наполовину таким же занимательным, как бестселлер Фуфаевой.
Начну, правда, по-школьному: с основной мысли прочитанного произведения. Без нее мое послесловие будет висеть, как горчичник на тулупе у булгаковского мужика.
Красную нить в книге «Как называются женщины» проще всего разглядеть, если иметь в виду, что по профессии Фуфаева…
Вернее, погодите. Скажем иначе.
Если бы я, как пел БГ, купил «себе у Бога копирайт на русский язык», то самым расхожим наименованием профессии Фуфаевой служило бы слово языковедка. Но копирайт на язык нигде не продается и не выдается. Хотя служители языковой вертикали, о которой ниже, часто пытаются убедить нас в обратном. Так или иначе, языковедка пока не стала нормой жизни. Представительниц профессии Фуваевой обычно называют лингвист. Реже лингвистка.
В связи с лингвист(к)ами надо вспомнить то, что я в начале каждого семестра твержу студент(к)ам: современная лингвистика — занятие не прескриптивное, а дескриптивное. Языкознание, выражаясь без латинских корней, не поучает, а изучает. Отдельные лингвисты могут иметь свои речевые предпочтения и административный ресурс, но лингвистика как таковая не наезжает на людей за «неправильный» род слова кофе и не расклеивает плакаты с «правильными» ударениями в питерском метро. Вместо того чтобы чихвостить носителей языка за их языковое поведение, она наблюдает это поведение, выявляет в нем закономерности, ищет причины закономерностей.
С этой точки зрения книга Ирины Фуфаевой о феминитивах безупречна. В ней нет прямого ответа на вопрос, «можно» или «нельзя» говорить авторка, гребчиха, режиссерша, президент решила или знаменитый космонавт Терешкова. Фуфаева не вещает, «как надо» говорить по-русски. Она рассказывает, какие феминитивы (спойлер: всякие) и как часто (спойлер: довольно часто) встречаются в русских текстах разных веков. Показывает, с какими закономерностями русского словообразования связано то, что иные слова поначалу режут ухо.
Особая заслуга книги в том, что Фуфаева не создает иллюзию ясности там, где ясности нет. Скажем, в вопросе коннотаций, то есть ассоциаций, которые вызывает то или иное слово. Яркий пример сомнительных коннотаций — феминитивы на -ша: в словах вроде редакторша или операторша многим слышится пренебрежение.
Искушение заклеймить суффикс -ша как маркер чистого сексизма велико. Не менее велико и желание вообще махнуть на коннотации рукой, выпихнуть их из языкознания в чистую социологию. Мол, сексизм водится в обществе, а не в суффиксах.
Но Фуфаева не поддается искушениям. К -ша она возвращается неоднократно, раз за разом усложняя картину. Да, от «неблагозвучия» форм на -ша в современном русском не отмахнешься. Но это неблагозвучие, во-первых, зависит от контекста. В разговорной речи мы часто употребляем -ша без уничижительного заряда, ну а в парадно-деловом стиле многих из нас коробят вообще любые феминитивы, кроме певицы. Во-вторых, помимо сексизма и разговорного регистра, «некрасивость» -ша, похоже, связана с презрением к рабочему классу (кассиршам, вахтершам, контролершам, парикмахершам). Расплести этот клубок, выявить в нем причинно-следственные связи, отделить языковое от неязыкового и личного трудно.
При всей языковедческой аккуратности Фуфаева неукоснительно следует законам научпопа. Она, в частности, ехидничает. Главная жертва ее сарказма — популярные аргументы противниц и сторонниц феминитивов. Понять Фуфаеву легко. Типовой фейсбучный холивар об авторках состоит из городских легенд, неуместных ссылок на «авторитеты», а также из борьбы с одним видом дискриминации (по гендеру) при полной поддержке других (по классу, весу, возрасту и так далее). Как обсуждать подобные дискуссии без сарказма? Особенно если учесть, с каким апломбом и праведным гневом спорят о языке?
Однако повторюсь: главная цель Фуфаевой не в том, чтобы высмеять «неверные» лингвистические доводы за или против феминитивов, а затем противопоставить им «верные». Вывод, к которому она ведет читателя, в другом: разрешить спор о феминитивах чисто лингвистическими средствами невозможно.
Лингвистика может подсказать, какие способы образования феминитивов у нас под рукой. Она может предположить, какие из них вызовут наименьшее сопротивление у ныне живущих носителей русского. (Под занавес Фуфаева дает несколько советов такого рода.) Но свалить на лингвистику тяжесть принципиального выбора у нас не выйдет. Как говорить о женщинах с профессиями — в конечном счете вопрос этики, а не языкознания. А вопросы этики не решаются ссылкой на словарь Ожегова — Шведовой.
Об этом остаток моего послесловия.
Часть вторая, философическая
Великий шотландский философ Дэвид Юм (1711–1776) изложил в письменном виде много великих мыслей. В частности, его занимала одна особенность хорошей аргументации, которую по-русски так и называют: «принцип Юма». Гласит принцип Юма следующее: из того, что есть, невозможно чисто логически вывести то, что должно быть.
Иногда это еще называют «гильотиной Юма». «Гильотина» — потому что хрясь! — и напрочь отсекает нормы (что должно быть) от фактов (что есть).
Поясню на примере. Представьте, что все родители на вашей планете издревле бьют своих детей в педагогических целях. Следует ли из этого, что вы тоже должны бить своих детей? Принцип Юма настаивает, что нет. Из факта повсеместного насилия над несовершеннолетними не вытекает ни то, что бить детей хорошо, ни то, что бить детей плохо. Чтобы перевести разговор в нормативную плоскость, то есть в плоскость «хорошо-плохо», придется прямым текстом ввести в исходные данные какое-нибудь «хорошо», «плохо», «надо» или «нельзя». Скажем, «Надо блюсти все традиции предков». Или «Все, что естественно, хорошо».
Я, конечно, утрирую. На обсуждение принципа Юма и всяких тонкостей, с ним связанных, потрачена не одна философская карьера. К счастью, нам с вами не обязательно делать философскую карьеру. Нам надо решить, как быть с феминитивами в повседневной языковой практике. И тут нам повезло. Для практики у гильотины Юма есть версия, которая рубит надежно, без лишних тонкостей. Вот она, эта версия:
Отрефлексированное поведение невозможно оправдать ссылкой на неотрефлексированное поведение. Осознанный выбор не спишешь даже на тысячу неосознанных. Причем не спишешь прежде всего в споре с самим собой.