Агломерации: вампиры или доноры?
Целью градостроительства должно стать общественное благо. Чтобы этого достичь, необходимо формирование государственной политики пространственного развития
Государство неожиданно «заинтересовалось» городами и пространственным развитием. Начали с программы благоустройства, затем занялись системными вещами. В феврале была утверждена Стратегия пространственного развития России до 2025 года, в конце прошлого года президент дал поручение разработать альтернативы генпланам для крупных городов. Это неожиданно, потому что хаотическое развитие городов и территорий власти умудрялись не замечать более двадцати лет, считая, что рынок и конкуренция все расставят по местам. Оптимисты полагают, что новые инициативы — это начало системной работы по формированию государственной политики в области пространственного развития, пессимисты — что это просто совпадение.
В чем главный недостаток Стратегии пространственного развития? Какие проблемы есть у российских одноэтажных пригородов? Кто формирует облик наших городов и почему статус архитектора сегодня так низок? Об этом мы поговорили с президентом Московского отделения Международной академии архитектуры (МААМ) академиком Российской академии архитектуры и строительных наук (РААСН) Андреем Боковым.
— Можем ли мы говорить, что у России сегодня есть государственная политика в области пространственного развития и градостроительства?
— Начнем с того, что сейчас, впервые за последние триста лет, в России отсутствует единый орган, ответственный за пространственное развитие страны. Весь имперский и советский периоды жизни существовал очень сильный, чрезвычайно влиятельный центральный орган, отвечающий за пространственное развитие. Он выглядел по-разному. До революции это было министерство внутренних дел, в последние годы Советского Союза — Госстрой. А сейчас все разорвано. Пространственным развитием занимается Минэкономразвития, генпланами городов и жилищным строительством — Минстрой, транспортом — Минтранс, охраной памятников — Минкульт. Всего задействовано десять министерств. Даже на уровне вице-премьеров нет единства.
После 1991 года до пространственного развития руки не доходили. Но чем больше люди ездили по миру, тем больше понимали, что мы существенным образом отстали. Причем не только от тех стран, что на западе, но и от тех, что на востоке, — я имею в виду не только Китай. Отстали не только по инфраструктуре, но и по тому, что называется жизненной средой. Причем отставание за три десятилетия только нарастало.
Что произошло за эти тридцать лет в России? Отсутствие какого бы то ни было регулирования в результате принятия нового Градостроительного кодекса в 2004 году привело к нарастанию хаоса. При советской власти государство, будучи единственным субъектом градостроительства и среды формирования, сохраняло некое присутствие порядка. Районы пятиэтажек с зеленью, с какими-то признаками благоустройства часто выглядят более упорядоченно и привлекательно, чем все то, что стало возникать потом — совершенно хаотично, вне генерального плана, вне какого бы то ни было порядка, чаще всего силами большого бизнеса, который руководствуется только своими интересами. А смысл пространственного порядка в другом: в упорядоченной, качественной среде человек чувствует себя совершенно иначе — ему хочется жить!
Реагируя на это отставание, государство запустило программу благоустройства, приняло новую Стратегию пространственного развития страны. Вышло поручение президента по поводу генпланов. Налицо стремление сформировать внятную политику в области пространственного развития.
— Первые шаги сделаны. Что надо делать дальше?
— На мой взгляд, обязательны как минимум три шага. Первое: нужна общенациональная структура, несущая ответственность за состояние российского пространства. Второе: необходимо восстанавливать научно-исследовательскую и проектную базу градостроительной практики, потому что она полностью уничтожена. Профессиональных институтов, которые могли бы этим заниматься, практически нет. Третье: необходимо совершенствование законодательства. Нынешний Градостроительный кодекс ориентирован исключительно на интересы крупного застройщика. А пространство должно создаваться в интересах всего общества и будущих поколений.
— В США есть министерство, занимающееся городами и жилищным строительством. Вы считаете, в России нужно нечто подобное?
— Это может быть министерство или какая-то другая структура. Важно, чтобы она собирала всех участников пространственного развития в одну команду. Необходим эффективный институт управления, который прежде всего сводил бы результаты деятельности и планы деятельности различных территорий, различных отраслей. Согласованное развитие позволит получить синергетический эффект. Простая координация планов различных отраслей и территорий может дать повышение эффективности капвложений до 30 процентов. Одна из существенных задач управления пространственным развитием — создание образа будущего. Он должен сопровождаться тремя базовыми схемами. Это схема расселения, схема магистральной инфраструктуры и схема размещения производительных сил.
— Стратегию пространственного развития много критикуют. Каковы ее главные недостатки, с вашей точки зрения?
— Я не могу сказать, что она совсем бессодержательна. Но, вобрав в себя множество пожеланий, она утратила целостность и целенаправленность. Это просто набор разрозненных фрагментов. Одно из самых удивительных свойств этого документа — решительная его анонимность. В прежние времена всегда был понятен авторский коллектив, его руководители. Кто сегодня делает документы уровня стратегии пространственного развития страны, понять совершенно невозможно. А ведь когда-то пространственным развитием занимались Ломоносов, Витте, Столыпин, Кондратьев. В стране сегодня еще остались профессионалы, но они к этой работе не привлекались.
В Стратегии нет образа будущего, не универсального, а российского будущего. Потому что страна у нас, ее пространство и культура существенным образом отличаются от Голландии или Ирландии. Мы — другие. Например, у нас три четверти страны — это Север. Это территории, где залегают ресурсы, за счет которых мы живем, но постоянное пребывание там затруднительно. Это одно из базовых обстоятельств, но никакой реакции на это в Стратегии нет. А должны быть, условно говоря, две взаимоувязанные и сбалансированные подстратегии пространственного развития: для Севера и для обитаемых районов.
Скрыто, неосознанно образ будущего в Стратегии, конечно, присутствует. Это образ Большого Города. Этот образ и вызывает массу вопросов. Большой город — это явление девятнадцатого и двадцатого веков. Сегодня большой город вытеснен системами расселения. Это взаимосвязанные сообщества самых разных поселений, самых разных типов, самого разного свойства. Города, которые проектируются, например, в Китае стараются быть сообществом относительно небольших, средних по размеру поселений.
Новая концепция, возникшая в мире в семидесятые-восьмидесятые годы, рассматривает систему расселения как нечто идущее на смену разделенным городу и деревне. Бедной, некомфортной, сжимающейся деревне и большому растущему промышленному городу. Система расселения создается за счет инфраструктуры. Базовые блага цивилизации, к которым относятся образование, здравоохранение, социальное обеспечение, становятся равнодоступными и для города, и для деревни, это строится на принципе единого стандарта благополучия и баланса качеств. Если вы живете в пригороде, то у вас чистый воздух, вы платите меньшие налоги, больше времени проводите с детьми, но вы, может быть, реже бываете в Большом театре, в музеях. А если вы живете в центре и тратите меньше времени на перемещения, то дышите другим воздухом, меньше общаетесь с детьми, больше налогов платите.
Агломерация — это не большой город
— Главная идея новой Стратегии пространственного развития страны — акцент на формирование агломераций. Как вы к этому относитесь?
— Агломерации уже есть, это реальность. Проблема в том, что не любая агломерация — это благо. Есть агломерации-доноры и агломерации-вампиры. Есть Мехико-сити, Джакарта, Лагос — это агломерации-вампиры. Они лишают жизни огромные территории, постепенно втягивая все население страны. Новые люди заполняют периферию, и города начинают расползаться, как масляное пятно. Получаются огромные территории сплошной нерегулируемой застройки, как фавелы в Рио-да-Жанейро. Такие агломерации высасывают из своего окружения человеческие и финансовые ресурсы.
И есть агломерации-доноры. Начиная с семидесятых-восьмидесятых годов двадцатого века численность населения Парижа и Лондона стабилизировалась, а потом начала несколько уменьшаться. Но численность агломерации —парижской, лондонской — начала расти. Что это означает? Что развивается сообщество поселений, которые связаны друг с другом отношениями самого разного свойства. В таких агломерациях есть не только возможность из малого города или деревни быстро и комфортно доехать до центрального места агломерации. Это единый рынок жилья, единый рынок рабочей силы.
Многие ошибочно видят агломерацию большим городом. Но агломерация не большой город. Это образование, принципиально от него отличное. Большой город — это закрытая структура. А агломерация — структура открытая, у нее нет границ. Ее сущность определена наличием скелета — магистральной сети, которая постоянно расширяется. Чем эффективнее становится эта магистральная сеть и система транспорта, тем больше людей составляют население агломерации.
— К какому тогда типу относится Москва? Гиперцентрализация ресурсов в Москве — это благо для страны или проблема?
— Это проблема. Целью правильного пространственного и социально-экономического развития является достижение равновесия, которое и становится принципом устойчивого развития. Это означает, что между столицей и провинцией, между деревней и городом должны быть выстроены сбалансированные отношения. Когда этот баланс отсутствует и средняя заработная плата в Москве много выше, чем в соседней области, то вся эта область будет стремиться в столицу. Такую агломерацию вряд ли можно назвать продуктивной.
Одноэтажная Россия и линейка сред жизни
— В рамках обсуждения Стратегии пространственного развития вновь возникла дискуссия, каким должен быть город — компактным высокоплотным или малоэтажным. За кого вы в этой дискуссии?
— Сегодня этот вопрос уже неактуален. Что значит «город должен быть компактным»? Это попытка опять, как при советской власти, всех осчастливить одним способом: один тип среды, один образ жизни. Должны быть компактные города, и сверхкомпактные, и некомпактные. Если мы говорим о едином обитаемом пространстве, то должна существовать целая линейка разнообразных сред: Сити с небоскребами, многоэтажные дома, дома средней этажности и далее до таунхаусов и односемейных домов. Мы все очень разные. Больше того, на протяжении нашей жизни мы меняемся. И в начале жизни нам требуется одно, в середине — другое, а на завершающем этапе — третье. Разнообразие — вот важнейшая характеристика сегодня.
Ряда элементов этой линейки сред у нас еще не существует. Например, жилья для пожилых. В мире обеспечение этих людей становится гигантской индустрией. Число тех, кто нуждается в специфическом медицинском обслуживании и особом жилье, превышает тридцать процентов населения. Эти люди должны быть интегрированы в общество, а не отделены от него. Я когда-то был в Австралии и смотрел там дома для пожилых. Меня повели в русский дом — там живет огромная русская община из Харбина. Девяностолетние старцы, говорящие на потрясающем русском языке. Там есть жилье для лежачих и отдельные домики для тех, кто еще полон сил. Больница, рядом церковь стоит, магазин. В медцентре жесточайшие стандарты: нянечка одной тряпкой не может вытереть туалет и коридор. Компьютеры следят за дозировкой лекарств. Счастье полное. Директриса центра мне и говорит: «Вы странные люди. Я слышала, у вас есть детские сады, школы. Вы понимаете, что человек, вступая в жизнь, нуждается в каком-то особом отношении, сопровождении профессионалов. Но, уходя из жизни, мы тоже нуждаемся в сопровождении, но особого рода. Это продлевает нам жизнь, делает нас счастливыми».
— «Одноэтажная Россия» — насколько это востребовано и возможно сегодня? Есть ли в стране ресурс для такого типа расселения?
— Есть данные ВЦИОМ: 65 процентов россиян хотели бы жить в собственном доме. То есть с дверью на улицу, а не на общую лестницу. Это примерно совпадает с данными из зарубежья: в США и Канаде в коттеджах живут 70 проценторв людей, а в Европе 60 процентов. Запрос на такое жилье есть, развитие этого сегмента сдерживается недостатком инфраструктуры и дефицитом земли. «У нас нет земли. Все принадлежит частным компаниям», — говорят губернаторы. Только в Белгородской области были созданы необходимые условия для массового малоэтажного строительства. К сожалению, этот опыт не получил достаточного распространения. Между тем проживание в частном коттедже более выгодно и комфортно, чем в квартире.
Проблема в том, что гигантские пригороды, возникшие в последние десятилетия, были организованы непрофессионально и абсолютно бесконтрольно. Этот сегмент был выведен из-под государственного регулирования. Дома строятся без проектов, они низкого качества и не соответствуют никаким нормативам. Никто не следит за тем, как проложены здесь улицы и инженерные сети. Никаких правил застройки и здесь не существует. Цивилизовать эти районы весьма сложно.
Крайне необходимо создать индустрию массового коттеджного жилищного строительства. Минстрой делит новостройки на индустриальное строительство и ИЖС. Тем самым подчеркивая, что ИЖС ведется неиндустриально. Но никто в мире уже сегодня неиндустриально ничего не строит. Строительство индивидуальных домов похоже на сборку мебели из «Икеа»: привозится домокомплект, монтируется на месте.
Без архитектора
— Как и кем сегодня формируется облик российских городов?
— Эта сфера либерализована: облик районов и зданий формируется частными застройщиками. Они могут строить практически все, что угодно. Ключевым моментом было принятие в 2004 году Градостроительного кодекса. Он передал застройщику практически все полномочия, связанные с формированием среды. Целью застройки стало не публичное благо, а прибыль. Нынешние застройщики ориентированы только на то, чтобы быстрее построить и быстрее продать. Но, ведя хаотичную застройку, они обесценивают тот продукт, который сами выбрасывают на рынок, и обесценивают среду.
— Градкодекс связывают с американской градостроительной моделью…
— Да, и с этим проблемы. Есть две модели управления пространственным развитием — континентальная и англосаксонская. И они так же отличаются друг от друга, как Нью-Йорк и Париж. Континентальная система более жесткая, в ней многое регламентируется. В европейских городах подробно определяются параметры и внешний вид новых зданий. Часто регламентируется не только этажность, но и материалы, размер окон, уклон кровель. Система зонирования, принятая в США, предполагает меньше ограничений. У застройщика здесь больше свободы, характер фасадов строго не регламентируется. Но, что самое любопытное, Америка в последние десять лет начинает следовать опыту Европы — гораздо внимательнее отслеживать облик городов. Наш Градкодекс следует американской модели, хотя культурно и исторически нам ближе континентальная Европа. В итоге преемственность была разрушена.
До девяностых годов пространственное развитие отличалось несомненным порядком и последовательностью действий. С принятием Градкодекса развитие стало хаотическим. Целостность и дисциплину сохраняют немногие, и в их числе Санкт-Петербург. Принципиально важной стала история с башней «Газпрома». Если бы небоскреб появился в опасной близости к центру, Питер пошел бы вслед за Москвой. Но он устоял. Москва не устояла и приобрела странный и неупорядоченный силуэт — признак очевидного отсутствия дисциплины и зонирования.
— Каково влияние архитекторов на процесс формирования районов и отдельных зданий?
— Эта роль сегодня крайне ограничена. Механизм авторских прав не работает. Реализация проекта не зависит от архитектора. Меня недавно «восхитила» история, рассказанная товарищем: «Сын пошел работать в проектную компанию. Условием его принятия на работу было: “Подпиши документ, в котором ты отказываешься от всяких авторских прав”».
— А архитектурные советы? А роль главного архитектора?
— Архитектурные советы — это давняя отечественная традиция. Но у них практически нет полномочий. Как и у главного архитектора. Он уже не является той сильной фигурой, что существовала во времена Советского Союза. Бизнес успешно добивается полной нейтрализации этого института. Недавно было поручение президента поднять статус главного архитектора, чтобы он подчинялся первому лицу региона или города. Но как это реализовали на местах? Просто первого зама по строительству стали назначать главным архитектором. И никто не следит, чтобы у этого человека были соответствующее образование, подготовка и хотя бы понимание. А ведь это очень высокая социальная ответственность. Это миссия, которая требует знаний, понимания и любви к месту и делу, которым ты занимаешься.
— Почему статус архитектора в целом так сильно снизился за последние двадцать лет? Даже после постановления Хрущева об «устранении архитектурных излишеств» и подчинения проектировщиков строителям статус архитектора был намного выше.
— Да, статус даже в то печальное время был несравнимо выше, чем сегодня. Флер имперских времен, имперского порядка еще существовал. И власти понимали ценность профессионализма. Хрущев любил инженеров, Сталин — архитекторов. Но и тот и другой все-таки обращались к профессионалам. Сегодня профессия как некая ценность в сознании абсолютного большинства менеджеров и руководителей отсутствует. Но это касается не только архитекторов. Это касается и врачей, и представителей других профессий. А откуда раньше брались министры? Мы же помним их биографии: сначала каменщиком, потом мастером, потом начальником участка, потом руководитель управления, начальник треста. И только после этого он мог претендовать на высокую должность.
— Но архитекторы ведь тоже виноваты в снижении их статуса.
— Конечно, виноваты все. «У архитекторов просто изменился состав крови», — так говорит мой товарищ. Опять же есть два типа профессионала-архитектора: континентальный и англосаксонский. В континентальной традиции архитектор — это фигура, которая столь же ответственна, как юрист или врач. Это человек миссии, он несет ответственность перед обществом за окончательный результат. Были ведь академии и союзы — институты, членство в которых предполагало следование твердому этическому кодексу. А англосаксонская традиция совсем другая. Там архитектор — это дизайнер, который оказывает услугу, выполняет определенную работу по поручению. Он не несет ответственности в той же мере, что и «архитектор миссии». Российские архитекторы, выросшие в континентальной традиции, теперь поставлены в условия, когда они просто оказывают услугу.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl