Жора Крыжовников: «Задача мелодрамы — исторгнуть из аудитории слезы»
По случаю выхода в прокат фильма «Лед 2», постановщиком которого стал автор «Горько!» и «Звоните ДиКаприо!» Жора Крыжовников, Ярослав Забалуев встретился с режиссером, чтобы обсудить эмоциональную вовлеченность, жанр мелодрамы и самоцензуру.
После сверхуспешного и совершенно бескомпромиссного драматического сериала «Звоните ДиКаприо!» режиссеру Жоре Крыжовникову (он же Андрей Першин) понадобился тайм-аут. Теперь он вернулся с «Льдом 2» — сиквелом суперхита двухлетней давности, джукбокс-мюзикла про любовь фигуристки Аглаи Тарасовой и хоккеиста Александра Петрова. Именно Петров стал центральным героем новой истории — отцом-одиночкой, воспитывающим дочь, которая рвется на лед так же, как когда-то ее мать. Прочие правила остались почти теми же: герои вновь поют знакомые с детства хиты — от «Тополиного пуха» до «Нас не догонят», — а речь вновь идет о преодолении личных драм. В силу замены постановщика несколько изменилась интонация: с Крыжовниковым у руля драма утратила карамельную расцветку, однако это лишь способствует тому, чтобы в финале зритель пережил настоящий катарсис. Мы встретились с Жорой Крыжовниковым, чтобы поговорить, зачем ему понадобилось снимать коммерческий проект, почему в России плохо с мелодрамами и о многом другом.
— Для начала расскажите, как вы вообще попали на «Лед 2»?
— Как же это все произошло, ведь немало времени прошло… (Улыбается.) Значит, после «ДиКаприо» я ощутил, что не смогу снимать что-то полностью свое, потому что я пуст. Тут коллеги дали мне почитать сценарий «Льда 2». Мне показалось, что история рабочая, я к ней подключаюсь. Моей дочке девять лет — тогда было, сейчас уже десять. И я есть там — в этих страданиях отца по поводу воспитания. Переговоры были короткие. Я ничего не собирался делать в ближайшее время и поэтому согласился. Дальше мы уже вместе писали, снимали…
— То есть это уже был готовый сценарий?
— Ну, первый или второй драфт. Естественно, все поменялось фантастическим образом — как это обычно и происходит от драфта к драфту… Ну и так далее.
— Я с некоторой настороженностью пришел смотреть картину. Мне коллеги сказали, что там первый час совсем грустно, а второй — уже немного светлее, но тоже грустно. Когда ЗАГС оказался похож на крематорий, я сразу почувствовал вашу руку. Когда зазвучала «Аллилуйя», со мной уже можно было делать все, что угодно. Было несколько моментов, когда я сильно испугался, что сейчас начнется «Танцующая в темноте». И удивился тому, что этого не произошло, честно говоря. Мягкости вашей удивился — особенно после «ДиКаприо». В то же время это первая за много лет российская мелодрама, которая на меня безоговорочно подействовала.
— Ну вот вы сами правильно сказали — это мелодрама. То есть ничего по-настоящему драматического с главным героем случиться не может, иначе это будет уже драма. Мелодрама только подходит к трагедийному. И в этом смысле драматические события, которые происходят с Аглаей [Тарасовой] в завязке, — мы переживаем это и идем дальше. Это могло бы быть кульминацией в драме, а в мелодраме — вот так. Собственно, начало и финал были понятны. Главное, как ты играешь миттельшпиль. Серединная часть шахматной партии — это и есть твоя собственная игра. Дебютов ограниченное количество, они все названы. В драматургии примерно так же. Есть начало, есть финал — середину можно стачивать или заострять по необходимости. По структуре оба «Льда», в общем, похожи. Мне здесь важно было затолкать историю в счастье как можно выше. Поэтому и первая песня «Аллилуйя» — гимн семье, но семье, еще не случившейся.
— Затолкать повыше, а потом обрушить.
— Вам кажется, что зритель не готов смотреть такое кино?
— Мне кажется, что с каждым вашим фильмом я понимаю, насколько я ничего не понимаю про зрителя. Мне очень нравится, но очень некомфортно временами. А люди вроде как по умолчанию в кино ходят удовольствие получать, а не страдать.
— По-моему, этот проект в сравнении с остальными моими фильмами все-таки очень комфортный.
— В сравнении — безусловно.
— Это не мой авторский проект. Я сделал его в коллаборации с компанией «Водород», принимая их условия игры и понимая их задачи. И с удовольствием во многом, как ни странно, удерживая себя от того, чтобы завести напряжение в по-настоящему пиковые значения. Потому что это кино, которое рассчитывает на контакт с миллионами людей, заплатившими не только за билет, но и за попкорн. Что такое пик? Это точка, в которой герой совершает какое-то действие, а ты не знаешь, правильно он поступил или неправильно. Когда тебе надо выбрать, принимаешь ты этот поступок или ты против него. Здесь мы заходим в зону, в которой нет ответов, есть только вопросы. Причем вопросы только к тебе самому — к зрителю. В мелодраме это не так. Я с удовольствием принял эти условия, этот диапазон.
Знаете, как раньше делали звук для телевидения? Там так срезались частоты, что громкий выстрел и тихий шепот звучали одинаково громко. Мы с этой проблемой столкнулись на «ДиКаприо». Мне нужно было, чтобы классическая музыка звучала полновесно. Несколько дней борьбы и — спасибо руководству канала — мы обошли ОТК (отдел технического контроля. —