Школа для учителя, или Тонкости инклюзивного образования
Как устроить в школу преподавателя с особенностями здоровья
Здравствуйте, Екатерина Вадимовна! Спасибо, что согласились без ребенка принять. Я учитель, последние семь лет — директор школы. Меня зовут Константин Макарович. Правда, я учитель не русского, а математики.
Дальше мужчина замолчал и глядел на меня выжидательно. Я несколько занервничала, так как, по его мнению, явно должна была дать на это представление какую-то реакцию, отличную от простого «здравствуйте». Но какую? Мы с ним были когда-то знакомы? Может быть, он какой-нибудь очень известный персонаж и сейчас я должна была его, с его точки зрения, узнать? Учитель года? Часто выступает по телевизору?
— Папаша покойный, Макар Иваныч, был шутник и любитель Чехова, — объяснил мужчина, не дождавшись. — Мама утверждает, что она была против, но я не уверен. А «Ваньку» ведь в школе проходят. Вы хоть представляете, сколько шутников-недоумков мне пишут? Школьники с пятого по одиннадцатый, выпускники, их родители, молодые учителя, да что там — даже поздравление от районо с юбилеем, и то… не удержались! Эх!
— Господи, да конечно же, «Ванька»! — наконец радостно сообразила я. — «На деревню дедушке, Константину Макарычу». Да, школьный учитель с таким именем…
— Директор! — Константин Макарович поднял палец. — Я теперь директор! И вот. Гимназия у меня не в Петербурге, а в пригороде. Считается, между прочим, в нашем городке лучшей школой, всегда по поступлению конкурс, интриги, обиды, скандалы и все такое.
— Понятно, — кивнула я. — И?
— Я категорически против инклюзии. Хотя от меня ее сверху начальство уже некоторое время требует — вы сильные, передовые, в Москве и в Питере уже вовсю есть, значит, и нам надо отчитаться…
— Тоже понятно.
— Вы что же, не будете мне возражать? — удивился Константин Макарович.
— Не буду. Ваша школа, хоть с кашей ешьте.
— Вот если б и в управлении так думали… — мечтательно закатил глаза мужчина. — Но я все равно для продолжения разговора буду аргументировать.
— Воля ваша.
— Я считаю, что все дети с особенностями должны обучаться по специально приспособленным к ним программам, специально обученными людьми, в специально оборудованных для этого местах. Может быть, где-то инклюзия и эффективна, но в нашем случае это, как правило, полная профанация, имеющая психологическую и экономическую подоплеку, но не имеющая никакой педагогической эффективности. Наоборот, наличие такого ребенка или детей в классе только дезорганизует педагогический процесс, даже если к нему прилагается тьютор, делает беднягу чем-то вроде аттракциона для остальных детей и источником вечного непонимания и напряжения для учителя. Если ребенок при этом все-таки что-то понимает, то первое, что он осознает в этой ситуации, — именно свою безнадежную инаковость и невозможность для себя быть «как все» в усвоении нашей достаточно сильной гимназической программы.
— Поняла вашу позицию, — опять кивнула я.
— Но сверху на меня давили и клевали постоянно, — вздохнул Константин Макарович. — Мода, понимаете ли. Близость к культурной столице обязывает. Тогда я уцепился за единственное исключение, которое увидел. Дети инвалиды-опорники с полностью — понимаете, полностью! — сохранным интеллектом. Как в вашей книжке «Класс коррекции». Они могут учиться наравне с другими, если им помочь чисто механически, в плане среды. Но я должен был сильно обозначить свое особое мнение? Должен? Скажите!
— Ну конечно, — согласилась я и подумала, что непосредственно работать с Константином Макарычем, наверное, не очень легко.
— Я нашел в нашем городке четырех таких детей и предложил им и их родителям инклюзию. Но на этом я не остановился. Я нашел такого же учителя.
— Со специальным образованием? — уточнила я.