Райский язык
Мы поговорили с Мариной Степновой о детстве в Кишиневе и о суржике, «круглом ласковом лепете отрочества». «Она говорила— тудой, сюдой. Поставь платочек на голову, простудишься. Тут все так говорили. Странное место».
Марина Степнова
Редактор, переводчик, сценарист, писатель. Автор романов «Женщины Лазаря», «Безбожный переулок», «Хирург», сборника рассказов «Где-то под Гроссетто». Благодарим за организацию интервью Creative Writing School, в которой 14 июля стартует онлайн-курс Марины Степновой «Язык и стиль: как писать хорошо». litschool.pro
Чем для вашей семьи стал переезд в Кишинев? Обретением дома, наконец (наверное, семье военного где только не довелось побывать), началом оседлой жизни? Или Кишинев казался чем‑то чужеродным, и пришлось к нему долго привыкать?
Мне было 10 лет, когда мы переехали в Кишинев, — и я как будто попала на другую планету. Шумную, яркую, полную невероятных запахов, невиданных чудес. Конечно, я все это полюбила. Сразу и навсегда. Кто бы не полюбил? Родителям было сложнее, но взрослым всегда сложно. Хорошо, что дети об этом не подозревают. Это правильно. Детство просто обязано быть счастливым.
«После крошечного гарнизонного городка на Южном Урале всё казалось диким — школа в самом центре, рядом с оперным театром, сам оперный театр. Розы на улице. Огромные, лохматые, как спросонья. Абрикосы тоже на улице — и никто не рвет. Переспелые, шлепались прямо на тротуар — шерстяные оранжевые бомбы. С мякотью. Поначалу он не выдерживал, просто не выдерживал — набивал сперва полный рот, потом — полные карманы, неторопливые прохожие косились удивленно. Зачем рвать жерделу, мальчик, если на базаре за тридцать копеек можно купить отличную, просто отличную абрикосу? Лучше всех были ананасные — полупрозрачные, длинные, в зябкую крупную родинку. Действительно пахли ананасами, хоть и абрикосы. За такие, правда, просили копеек шестьдесят. Ведро вишни — пять рублей. Кило помидоров — пять копеек. Роза, почти черная — тоже пять копеек. За штуку. Но это если маленькая, на невысоком тонком стебле. Охапкой — в ведре.
Немыслимо!»
В рассказе «Тудой» вы пишете про молдавский язык: «перевела с русского на райский», называете его «круглым ласковым лепетом отрочества». Остался ли c вами с тех времен этот «райский язык»? Может, дома, в быту проскальзывает? Повлияло ли на вас, как на писателя, детство и юность в южном городе?
Я любила и люблю молдавский язык, люблю суржик, на котором разговаривают на юге. Многих суржик раздражает, но для меня это — речь детства. Я выросла в очень ярком, разноцветном и разноязыком мире. Вся эта смесь из русских, молдавских, украинских, еврейских и польских словечек совершенно чудесна — и очень тренирует ухо, чувство языка. На юге говорят образно, сочно, ярко. Разумеется, какие‑то выражения так и остались со мной, переехали в Москву, обжились, стали семейными фразами, почти ключами.