Писатель Алексей Иванов — о литературе, внутреннем туризме и новых структурах общества
Алексей Иванов, автор многих книг-бестселлеров, рассказывает о влиянии литературы на туристический бизнес, о превращении социальных классов в новые комьюнити и о том, как будущее влияет на настоящее.
Издательство «Альпина. Проза» выпустило киноверсию романа «Общага-на-Крови» Алексея Иванова — одного из самых известных российских писателей, автора многих книг-бестселлеров, среди которых «Сердце пармы», «Географ глобус пропил», «Тобол» и другие. В декабре Иванов приехал на книжную ярмарку non/fiction №23, чтобы представить книгу, экранизированную режиссером Романом Васьяновым. Журналисту Ивану Сурвилло писатель рассказал о влиянии литературы на туристический бизнес, о превращении социальных классов в новые комьюнити и о том, как будущее воздействует на настоящее.
Ɔ. В чем главный кайф быть Алексеем Ивановым?
Очень сложно ответить. Думаю, что самое главное достижение на социальной лестнице — это образ жизни. И лично для меня кайф заключается в том, что я живу так, как всегда хотел. Прямо вот еще с детских лет. Я придумываю истории, график мой зависит только от меня, и мне не нужно думать о финансовых и бытовых проблемах, потому что все они уже давно решены.
Ɔ. Как вы себе это в детстве представляли?
Конечно, я мыслил в рамках советской парадигмы, но тем не менее примерно так и представлял: писатель — это серьезный человек, с бородой, он носит свитер и общается с другими писателями, обсуждая их увлекательные романы. На работу он не ходит, зато его возят в разные интересные места — то на Байконур, то на БАМ.
Ɔ. А были ли люди в рамках этой советской парадигмы, на которых вы ориентировались?
Разумеется. В детстве я читал преимущественно фантастику и надеялся стать писателем-фантастом. Лидерами жанра были братья Стругацкие. Я пытался узнать, как они живут и чем занимаются, помимо сочинительства. И мне хотелось так же, как они, дружить с разными необычными людьми — учеными, артистами, путешественниками, и чтобы мальчишки вроде меня самого на читательских встречах расспрашивали бы меня-писателя о фантастических мирах, которые я придумал.
Ɔ. В чем разница между той детской картинкой и тем, что сейчас?
Особой разницы нет. Есть то, что обусловлено социально-политическими переменами. Скажем, потерял актуальность Союз писателей, исчезла необходимость участвовать в каком-то вынужденном официальном общении. И есть, конечно, отличие моего представления о себе самом тогда и сейчас.
В детстве я представлял себя более экстравертным человеком, нежели оказался в действительности. Мне не требуется общение с другими писателями, да и по миру я лучше покатаюсь не в составе большой делегации, а самостоятельно или со своей командой, работая над очередным проектом.
Ɔ. В чем еще выражается ваша интровертность?
В нежелании общаться с людьми, которые мне не интересны, пускай даже это персоны статусные или медийные. В нежелании входить в тусовку. Тусовка — это не компания приятелей, а комьюнити из тех, кто находится в едином информационном поле. Люди из комьюнити могут не иметь личного знакомства или вообще быть врагами, но они обсуждают общие для них темы. А я предпочитаю говорить на свою тему, даже если собеседника нет.
Ɔ. Бывает, что вам надо после разговора с человеком восстановиться, какое-то время побыть одному?
Конечно. Общение вытягивает энергию. Оно трудозатратно. Например, я не могу давать интервью или встречаться с читателями слишком часто. Поэтому мой продюсер организует все мои медийные и публичные активности короткими концентрированными блоками. Чаще всего это пять-семь дней встреч с читателями и интервью, а потом перерыв в два-три месяца на работу.
Ɔ. Как вы восстанавливаетесь?
Бездельничаю, пью кофе, гуляю, курю.
Ɔ. А после того, как написали книгу, тоже какой-то период восстановления нужен?
Нет, мне такой отдых не требуется. Когда я заканчиваю один роман, я уже давным-давно думаю про другой, поэтому сразу и легко переключаюсь. Намечаю паузу в неделю, которую не всегда выдерживаю, а потом сажусь за следующую работу.
Ɔ. Такой ритм чем-то обусловлен?
Я не ограничен контрактами или сроками, мне не нужно писать для денег. У меня больше двадцати книг, все они каждый год переиздаются, их экранизируют, переводят, ставят в театрах. Я могу вообще не работать и прекрасно жить. Мой продюсер активно и успешно управляет пакетом моих прав, они востребованы. Но я продолжаю писать — это просто форма существования моей личности. Мне не приходится делать над собой усилий, чтобы жить так, как живу, это для меня органично. Усилия нужно прилагать для того, чтобы жить по-другому. Так что я не считаю свою работу тяжелым трудом. Конечно, в реальности роман — это труд, но для меня он одновременно и удовольствие, и отдых, и спокойные будни. Бывает, что и наказание.
Ɔ. Что вы хотите оставить после себя?
Конечно, человеку ответственному положено об этом думать, но мне не хочется. Не хочется оценивать себя с точки зрения вечности. Я предпочитаю принцип «здесь и сейчас». Жить в своем времени, делать что-то для современников и получать отдачу именно от них, а не от грядущих поколений. Мне кажется, рассчитывать на потомков — дело бессмысленное. Все меняется так быстро, что в культуре не создать константу, которая будет актуальна хотя бы на протяжении 30–40 лет. Лучше именно сейчас получать все, что хочешь, и отдавать все, что можешь. Если твои свершения окажутся нужными и потомкам — что ж, замечательно. Но ориентироваться надо не на их проблемы, а на свои. Двигать настоящее — более плодотворное занятие, чем поучать будущее. Я люблю историю и знаю, насколько потомки эгоистичны и беспамятны. Мы ведь и сами такие. Потому я больше надеюсь услышать ответ от тех, кто рядом.